Я шмыгаю носом.
— Всё было не так уж плохо.
— Кондиционер дважды в неделю выбивал пробки, радиаторы были бомбой замедленного действия, наш ассортимент не учитывал потребительскую аналитику, а древний бронзовый кассовый аппарат, который ты называла «антиквариатом», был неэффективен и становилсяь причиной бесчисленных неправильных начислений.
Я ахаю.
— Гильда. Я скучаю по ней.
— Гильда, — он воздевает взгляд к потолку, словно взывая к Богу о терпении. — Ты вручную вводила цены на викторианском кассовом аппарате.
— На позолоченном викторианском кассовом аппарате. У Гильды был характер!
— Она спровоцировала проверку налоговой службы!
Мы сердито смотрим друг на друга. Наши лица в опасной близости друг к другу. Чёрт, от него вкусно пахнет. Вечнозелёными растениями, зимним воздухом и древесным дымом. Я чувствую, как смущающий прилив жара заливает мои щёки.
Пристальный взгляд Джонатана блуждает по моему лицу — мой подбородок вызывающе вздёрнут, предательский румянец сразу виден. На его челюсти подёргивается мускул. Лоб хмурится. Между нами воцаряется напряжённая пауза.
— Ну? — спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы это закончилось, чтобы он оставил меня в покое, потому что я в ярости, а также невыразимо возбуждена. Всё, о чём я фантазировала прошлой ночью, всё, что я чувствую сейчас — его жар, его запах, необузданная энергия, струящаяся между нами, вызывает у меня желание обхватить его ногами за талию и притянуть его рот к своему, пока мы не начнём целоваться так страстно, что потеряем сознание от недостатка кислорода.
Я закрываю глаза, мысленно пресекая связь между райской фантазией Джонатана и его адской реальностью.
— Ты в моём личном пространстве.
— Ты сам это начала, — подмечает он.
Я открываю рот. Затем закрываю его. Он прав, я так и сделала.
— Отлично. Что ж, теперь я закончила вторгаться в личное пространство.
Джонатан одним плавным шагом оказывается в полуметре от меня.
— Лучше?
— Намного, — я отталкиваюсь от стола и отряхиваюсь. — Итак, что вы можете сказать о моих условиях, мистер Фрост?
Он складывает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз.
— Только продажи книг?
— Только продажи книг, — подтверждаю я.
Чёрт бы побрал его и эту снисходительно изогнутую бровь.
— Ты же помнишь, что некоторые из лучших психологических триллеров за последнее время вышли в этом году или вот-вот будут выпущены.
— Четыре слова для вас, мистер Фрост: детские книги и праздничные романы.
— Формально, это пять…
Я топаю ногой.
— Ты понял, что я имею в виду! А теперь ответь мне уже, принимаешь ты эти условия или нет?
Между нами повисает напряжённая тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов, отсчитывающих минуты, оставшиеся в этой жалкой карусели нашей профессиональной вражды.
Наконец Джонатан говорит:
— Я принимаю их.
— Отлично, — с неискренней улыбкой я проскальзываю мимо него и возвращаюсь к своей наполовину уничтоженной выставке праздничных романов.
— При одном условии.
Стиснув зубы, я свирепо смотрю на него через плечо.
— Каком?
Джонатан прислоняется к одной из колонн из полированного дерева, которые поднимаются к сводчатому потолку магазина, и наблюдает за мной, скрестив лодыжки и засунув руки в карманы.
— Если окажется, что финансовое будущее магазина, в конце концов, не так уж и плохо, и мы оба сможем остаться после Нового Года, мы заключим перемирие.
Он отталкивается от колонны, направляясь в мою сторону, затем берёт со стола один из моих любимых исторических романов эпохи регентства. Его пальцы барабанят по обложке с зимней тематикой, затем открывают её, чтобы посмотреть форзац — полуголую пару на заснеженном фоне, которая сплелась в эпичном объятии.