Лука опускается рядом со мной на диван. Он так близко, что его нога прижимается к моей. Как всегда, трепет пробегает по моему телу.
— Последнюю неделю я представлял себе нашу совместную жизнь, — говорит он.
— И тебе понравилось то, что ты увидел?
Он кивает. Мое сердце щебечет.
— Там, в сарае, у меня было какое-то извращенное видение прошлого, настоящего и будущего Рождества. Результат того, что я замкнулся в себе и оттолкнул тебя, оказался не таким, как представлял себе раньше. — Его выражение лица искажается, как будто он заново переживает то, что могло бы быть.
— Я знаю, каково это ‒ держать людей на расстоянии. Не позволять себе быть желанным. Не рисковать. Никакого вреда... но и никакой награды тоже.
Лука обхватывает меня за плечи.
— Ты заставила меня снова ясно взглянуть на вещи. Поверить в рождественские чудеса. Я не очень любил Рождество, но это было результатом того, что я хотел наказать себя за потерю Айзека ‒ это был его любимый праздник. Как и ты, он попал в приемную семью. Мои родители усыновили его в семнадцать лет. Через два месяца после его восемнадцатилетия мы оба ушли в армию ‒ его дед и отец служили. Он никогда их не видел, но хотел, чтобы они им гордились.
— Что касается меня, то мне не всегда было легко доверять людям, полагаю, и Айзеку тоже.
— Да. Но он доверил мне свою жизнь. — Лука тяжело вздыхает. — Думаю, это цена, которую мы платим, когда любим и теряем.
— Но суть в том, что мы любим. Можешь сосредоточиться на том, что ты потерял ‒ Айзека и его дружбу. И я понимаю это. Это человеческая природа. Или можешь сосредоточиться на времени, которое вы провели вместе. Ваши переживания, смех, все это. Это не осквернит память о нем. Гарантирую, что он на небесах ждет, когда ты придешь в себя и начнешь жить полной любви жизнью.
Лука медленно кивает с каждым словом.
— Мне жаль, что я когда-либо сомневался в своей любви к тебе или заставил тебя сомневаться в ее силе.
Глаза щиплет, но я улыбаюсь его искренности.
— А мне жаль, что я не рассказала тебе всю свою историю. Спасибо, что вмешался и помог с делом Райфа.
Лука крепко обнимает меня и я таю в его объятиях. Я могла бы привыкнуть к этому, остаться надолго в его объятиях.
Когда мы отстраняемся, он говорит:
— Как ты смотришь на то, чтобы посвятить это Рождество Айзеку? Новым традициям. Он хотел когда-нибудь жениться и завести собственную семью. Хотел срубить свою собственную елку и украсить ее. Нарядиться Сантой. Печь печенье. Ради всего святого, этот парень служил в армии, но у него был мягкий характер, доброе сердце...
Я улыбаюсь.
— По мне, так это мистер Зефир.
Лука хихикает.
— Я боялся, что если буду делать все рождественские вещи, то боль станет слишком сильной. Но в этом году, когда ты здесь, это был лучший праздничный сезон, который у меня был за долгое время.
— У меня тоже. Я так часто переезжала между возвращением к матери и назад в приемную семью, что редко занималась традиционными рождественскими делами. Хотя мы с Айрис всегда ходили в церковь, когда были вместе. Она любит Рождество.
— Ты хорошая сестра.
— А ты хороший брат.
— Какими могут быть наши собственные традиции?
— Катание на санках? Бумажные снежинки?..
Губы Луки приоткрываются, как будто у него есть идея ‒ или он собирается поцеловать меня ‒ или и то, и другое.
Мое сердце поет.
Он наклоняется так близко, что в свете камина его глаза сверкают.
Я вдыхаю его запах: сосновый лес, свежий, землистый. Впервые в жизни я делаю то, что кажется настоящим глубоким вдохом. Это облегчение. Это комфорт. Это любовь.
Появляется его медленная, кривоватая улыбка. Парень медленно, лениво моргает, как будто у нас есть все время в мире.
— Ты, я, мы ‒ это чудо, — шепчет он.
— Одно из многих, — отвечаю я.
— Я люблю тебя, Айви. — Он делает паузу. — Я никогда никому этого не говорил. Ну, кроме мамы.