— Очень вежливо, — говорю я, хотя теперь уже сама стараюсь не рассмеяться. — И да, я в порядке.
И тут разражаюсь хихиканьем. Моя задница мокрая от снега. Я выставила себя на посмешище перед публикой, состоящей из самых великолепных мужчин, которых я когда-либо встречала. Но если бы увидела, как падаю, я бы тоже рассмеялась.
Колин протягивает мне руку, чтобы я успокоилась.
— Мы все через это проходили. Вон тот, — он показывает на Моргана, — на прошлой неделе отбил себе задницу.
Он машет рукой, продолжая смеяться и не обращая внимания на то, что теперь я хохочу над ним.
— А что насчет тебя? — спрашиваю я между приступами смеха.
Тот оттенок красного, который мне так нравится в нем, окрашивает его щеки. Он натягивает шапку на уши.
— Э-э… Вчера. На стройке. Я опрокинул пилораму.
Я знала, что у него золотые руки.
Я хватаю его за руку, чтобы не упасть, потому что очень сильно смеюсь.
Он присоединяется, и звук становится гулким и глубоким. Так не хочется, чтобы он прекращался.
— Ты в порядке? — спрашивает Колт, протягивая мне руку, когда мы, наконец, успокаиваемся.
— Ага.
— Тогда я пойду. — Он молча спускается по ступенькам и исчезает на городской площади.
— Не могу с чистой совестью позволить тебе повторить эту попытку без посторонней помощи, — говорит Колин.
— Я справлюсь. — Мое женское упрямство снова дает о себе знать.
Я хватаюсь обеими руками за заснеженные перила. Варежки промокли насквозь, но мне все равно. Эти ступени не дают мне покоя.
Когда поднимаю ногу для последнего шага, то немного нервничаю. Я не хочу повторения того, что было раньше… очевидно. Не то, чтобы Колин не видел, как я воевала с гравитацией, но я бы не хотела повторения.
Облегчение охватывает меня, когда обе ноги оказываются на крыльце, хотя я вцепилась в перила так, будто только они меня и держат.
Колин стоит прямо за мной. Его руки готовы подхватить меня, если упаду, но не касаются меня. Он как будто знает, что я должна сделать это сама. Интересно, может быть, его интуиция обусловлена тем, что он отец?
И отец ли он? Маленькая девочка могла быть его племянницей. Я отчаянно хочу знать, но решаю, что не стоит лезть на рожон, особенно с учетом того, что меня все равно не будет рядом. Если бы он хотел, чтобы я знала о ней, то сказал бы об этом.
— Я сделала это. Я поднялась, — говорю я, немного задыхаясь, когда мы доходим до входной двери.
— В целости и сохранности.
— В целости и сохранности, — повторяю я, потому что больше ничего не могу придумать.
Мы молчим минуту. Снег падает крупными хлопьями, и он снова напоминает мне снежный шар, который потрясли.
Я не в восторге от холода, но мне так не хватало этого в жизни. Не только погоды, но и атмосферы маленького городка.
— Оставь эту историю с Анной Бет Грант. — Он поднимает руку, словно хочет дотронуться до меня, но передумывает и отпускает.
За всеми этими волнениями я почти забыла о ней, Авроре и разбитой арендованной машине. Было приятно посмеяться, даже над собой. Когда я в последний раз так делала?
— Я не могу.
Я хочу. Хочу сказать Авроре, чтобы она сама нашла эту женщину, если уж ей так нужен этот B&B. Но у меня есть гордость, и я упиваюсь своей трудовой этикой. Если у меня этого не будет, то что вообще останется?
Он быстро кивает, прежде чем открыть дверь.
— Мы не можем допустить, чтобы единорог превратился в фруктовый лед.
Разочарование охватывает меня одновременно с духотой в помещении.
— Единороги не такие хрупкие, как ты думаешь.
Он проводит костяшками пальцев по моей щеке.
— Я вообще не думаю, что единороги хрупкие.
Я стою в дверях, пока он идет по улице. Что в этом человеке такого, что успокаивает меня и сводит с ума одновременно?