Вот и сейчас, убаюкав малышку у себя на плече и боясь перекладывать её в корзину для сна, Сэм села в кресле, крепче обнимая дочь и почти моментально погружаясь в легкий, тревожный сон. Перед глазами все плыло, в мыслях был сумбур, а уши еще слышали, как сопела во сне малышка – абсолютно ручная, болезненная, постоянно страдающая от колик, недоедания и еще непонятно чего, денег на доктора все равно не было. Сэм пыталась справляться со всем сама, но силы её уже давно были на исходе. Мир сузился только до дома, на большее Сэм была не способна. Жизнь превратилась в невыносимое повторение одних и тех же действий: умыть, покормить, переодеть, усыпить, помыть, постирать, попытаться хоть что-то приготовить, быстро поесть, успеть помыться самой, и снова писк и недовольный плач – помыть, покормить, усыпить… А деньги на исходе, и где их найти на очередную пачку смеси и подгузники, непонятно. Ей надо на охоту, ей срочно надо на охоту, но с собой малышу не возьмешь, а одну не оставишь. Но ей кровь из носу надо на охоту! Иначе им не выжить.
В ухо громко всхлипнули, и Сэм бросило в холодный пот, вырывая из сна. Нет, показалось, спит – это малышка плакала во сне. Сэм скосила глаза на спящую на плече дочь, и что-то теплое, щемящее на миг поселилось в её сердце – малышка была такая смешная, маленькая, беззащитная, с мелкими, невероятно крошечными пальчиками, вечно сжатыми в кулачки, один из которых она сейчас нагло сосала. Сэм хотела убрать ладошку подальше, но потом все же передумала – пусть сосет что хочет, лишь бы спала. В конце концов Сэм никогда не стремилась стать матерью года. Она и матерью не стремилась стать – просто так получилось. Малышка на плече заерзала, поморщилась и вытащила кулачок изо рта. Сэм нашла в себе силы улыбнуться – малышка была такая смешная… Наверное, все же и ей даровали кусочек материнского счастья. Или гордости. А гордиться было чем – они, несмотря ни на что, выжили. И выживут и дальше, даже если отдельные наглые зеленоглазые личности, обязавшиеся защищать, не вернутся за ними. Они выживут сами. Потерпеть бы первый год, потом, если верить книгам, малыши становятся самостоятельными, потом станет легче… Или… У неё есть запасной вариант. Спорный, но точно запасной.
На глаза попался прикрепленный к стене список требований к принцу. Наверное, его давно надо было сорвать, но она так привыкла, что он всегда висит на стене – еще с детства. Пусть будет – странный кусочек дома, больше ничего на память об Убежище не осталось. Хотя глупо она подписала про вороного коня в попытке вернуть Клауда. Знала, что не поможет, знала, что принц не приедет, но надеяться на чудо хотелось.
Сэм поудобнее устроилась в кресле и позволила себе чуть-чуть поспать. До рассвета, наступающего даже в конце лета очень рано, время еще есть.
…Ей снова снился дом. В этот раз она смотрела, как нелюбящий белых коней Закат зло мчится прочь из их Убежища. Оно было почти заброшенным – сломанная портальная система, система вентиляции и репликации нанов. Принцу придется долго скакать на своем вороном жеребце до Холмов с рабочими порталами – здесь были страшные землетрясения после Катастрофы, ближайшие Убежища вообще не уцелели, им же повезло. И сейчас папа пытался вернуть в почти пустой Холм жизнь, ремонтируя его.
Сэм пошла обратно в Холм. Знала, что виновата. Знала, что папа злится, а, значит, надо идти и просить прощения. Он же просил попытаться понять. Он же просил попытаться найти в браке с Закатом что-то хорошее. Он не раз объяснял, почему так важно подписать договор. Он говорил, что Закат единственный, кто может её защитить. Только… Уж лучше она сама себя будет защищать, чем Закат!
Папа был у себя в кабинете. Стоял, смотрел в экран, на который была выведена огромная родословная всех людей из Холмов. Руки были сжаты в кулаки, спина напряжена, и пахло от него пылью и чем-то черным, накрывающим с головой, удушающим, заставляющим плакать.
– Па… - Сэм замерла на пороге кабинета, боясь проходить дальше – казалось, еще один шаг, и сердце разорвется от боли. – Па…
Он резко развернулся к ней, заставляя себя улыбаться. Запах сменился – стало так хорошо, так тепло, как утром, когда бежишь на кухню, а там папа, мама и хрустящие, кружевные блинчики на завтрак.
– Па! – Сэм бросилась к нему в объятья, он поймал её и взял на руки:
– Моя маленькая леди!
Она тихо прошептала, обнимая его за шею:
– Принц уехал.
– Я знаю, моя леди.
– Я… Я виновата…
Он вздохнул:
– Твоей вины в случившемся нет. Просто так бывает – веришь в друга и ошибаешься.
Сэм упрямо повторила:
– Это моя вина.
Папа сел в кресло, осторожно заглядывая ей в глаза:
– Моя леди, никто ни в чем тебя не обвиняет. Это дела взрослых, ты тут ни при чем.
– Па… – чтобы не было так отчаянно стыдно, она быстро зашептала: – это моя вина. Он так вонял, он так вонял, паааа… Я не смогла. Я терпела, я думала, что смогу, но не смогла…
Папины глаза стали серьезными:
– Так… Не понял. Зак, конечно, с дороги был, но чтобы вонять… Поясни, Семечка.
– От него несло страшно приторно-мятно.
На внутреннем экране Сэм тут же пошли пояснения, что приторный означает слишком сладкий, мята не бывает сладкой… Сэм проигнорировала их.
– Сэм?
Она наморщилась, чтобы объяснить понятнее:
– Он как жевачка.