— Я стала причиной твоего падения. Я шлюха и заставила тебя подчиниться.
Прочистив свое горло, я прохрипел:
— Ты нечто большее, чем обычная шлюха. Ты нечто большее, чем какая-то мона. — Я покачал головой. — Мы все такие. Все мы рабы.
— Рабы? — спросила она, ее милое личико сморщилось в замешательстве.
— Монеби, бойцы, чири. Все мы под контролем Господина.
Она кивнула в ответ на мои слова, но я видел, что она все еще не понимала.
— Мы похожи, — в итоге сказала она, и мое сердце растаяло, когда на ее губах появилась легкая улыбка. Улыбка. То, что я редко видел, но что давалось так свободно.
— Да, — прошептал я в ответ.
— Его чемпион и его шлюха. — На этот раз ее голос дрожал от печали. — Не свободные.
Не свободные.
152-ая вздохнула, и, прищурив глаза, продолжила:
— Я… я думаю, что хотела бы быть свободной, — ее рука соскользнула с груди и прижалась к моей. Мою кожу покалывало от ее прикосновения. — А ты? — спросила она, — ты бы тоже хотел быть свободным?
Я задумался над ее вопросом. Я никогда раньше не желал для себя свободы. Никогда не верил в то, что однажды стану свободным. Никогда не желал этого.
— 901-ый? — настаивала она.
Что-то в том, как она назвала мой номер, вызвало всплеск раздражения в крови. Рука 152-ой слегка коснулась моей татуировки, и она спросила снова:
— Хотел бы?
Используя свою свободную руку, я положил ее поверх ее руки, которая находилась на моей груди. Ее полные губы слегка приоткрылись, и она судорожно втянула воздух.
— Как тебя зовут? — спросил я, наблюдая, как бледнеют ее щеки.
— Мое имя?
Я наблюдал за ней, пока она напряженно думала. Когда ее плечи поникли, я понял, что она не знает ответа.
— Я не могу вспомнить, — тихо сказала она, — я не знаю своего имени.
— Как и я, — ответил я. — Знаю, что русский и думаю, что мне около двадцати четырех лет.
Она вскинула голову и взволнованно проговорила:
— Мне двадцать один.
Когда я смотрел на ее слегка растянувшиеся в улыбке губы, настенный светильник на дальней стене окружал ее голову ореолом; она выглядела идеально.
— Примерно одного возраста.
Ее щеки покрыл румянец, и она опустила глаза. Когда она вновь подняла их, ее лицо снова стало серьезным. Взгляд блуждал по моим порезам, ссадинам и синякам.
— Ты спас меня, — прошептала она. — Ты спас меня от смерти.
Я стиснул зубы от облегчения в ее тоне.
— Не мог поступить иначе. Видел тебя в руках того охранника…
Я сделал паузу, чтобы поднять голову и провести кончиком пальца по едва заметному следу от ножа на ее горле.
— Я видел, как его нож создавал эту отметину. Видел в глазах Господина, что он отдаст приказ перерезать тебе горло.
Я замер, но вздохнув, признался:
— Я не мог этого допустить. — Я снова постучал над сердцем. — Здесь. Здесь слишком больно.
152-ая никак не отреагировала на то, что я сказал. Она не двигалась. На минуту я поверил, что она искренне желала, чтобы я дал ей умереть. Затем она придвинулась на коленках ближе ко мне и, наклонившись вперед, прижала свои губы к моему лбу. Мое дыхание участилось.
Ее неповторимый аромат донесся до моего носа, наполнив легкие. Я с трудом удержался, чтобы не протянуть к ней руки и не придвинуть ее ближе. Когда 152-ая отодвинулась, я пальцем провел по ее лицу и сказал:
— Ты прекрасна.
Ее глаза расширились, как будто она не могла поверить, что эти слова слетели с моих губ. Когда мои брови в замешательстве опустились к переносице, она отреагировала: