«Никогда не станет прежним», – эхом отдалось в груди, где-то глубоко-глубоко под шестым ребром. Появилось жутковатое ощущение, что если я закрою глаза прямо сейчас, то открою их уже в другом месте и времени, далеко отсюда. И там будет бесконечная степь, и линия пологих холмов на горизонте, и дым, льнущий к земле, и металлический привкус во рту, и бесконечность падения, и опрокинутое небо, и медный росчерк в траве, и высокий дребезжащий звук…
– Келли, мне вот интересно… Ты слушаешь, а? – сердито ткнула она мне кулаком в бок. Весьма чувствительно, и очень, очень отрезвляюще.
– Слушаю, – улыбнулся я и прижал узкую ладонь Ирмы к своим губам. – Куда я денусь?
– А-а… Ну, так вот. Мне интересно… Смотри, раньше была песенка про карету. Теперь – про поезд. А что было до кареты?
– Двуколка? – с сомнением предложил я. – Колесница?
Ирма рассмеялась.
– Ржавая колесница – звучит!
– Ржавая… солнечная, – вдруг сорвалось у меня с языка. – Колесница солнца, и кони в неё впряжены рыжие, и пламя вырывается у них из-под копыт. Кто на ней прокатится, тот попадёт в страну вечной ночи. А на двуколке ездит народец попроще. Дуллаханы какие-нибудь. Или баньши.
– А я думала, баньши своим ходом летают, – фыркнула Ирма. И вдруг посерьёзнела: – Ты меня пугаешь иногда… когда говоришь так.
– Как?
Я приподнялся на локте. Мне правда было непонятно.
– Как будто знаешь больше, только много забыл, – тихо ответила Ирма и повернула голову.
Сказать на это было нечего.
Налетел долгожданный ветер – вспучил колоколом мою рубашку, всколыхнул край Ирминой юбки, обвился вокруг холма, шелестя суховатой травой, скинул с волшебника его причудливый головной убор – и подтолкнул Лилли под локоть. Она запнулась на полушаге, выронила урну с прахом Арона… Нелепая круглая посудина покатилась вниз – до первого камня, и хрупнула, и осела кучей толстых, пористых осколков, и ветер проехался по ним, размазывая пепел по склону. А Макди застыл, роняя капли дорогого виски из открытой фляжки, и коротышка Лилли наконец расплакалась навзрыд и уткнулась в плечо подруги.
Через секунду в небо над холмом с треском ворвались ракеты – одна, две, три, четыре, пять… бесчисленно и бессчётно – и рассыпались ворохами синих и золотых искр.
Волшебник прятал улыбку в рукаве, Ирма сжимала мои пальцы – а я просто не думал.
Ни о чём.
На следующие четыре дня Йорстоком овладели грозы.
Погода менялась ежечасно. Небо казалось похожим на бледно-голубую пиалу с прозрачной водой, а потом кто-то словно опрокидывал в неё чернильницу – и через пару минут везде была только густая тьма, потом – сполохи молний, гром, швальный ветер, ливень стеной, запах озона. Ещё через полчаса – слепящее солнце, благодать и тишина.
Сюрреализм.
Я быстро вошёл во вкус и начал подгадывать прогулки-набеги на город к коротким периодам затишья. Зонт не брал с собой принципиально, хотя у волшебника их было штук десять, разной степени потрёпанности. Гораздо интереснее было спонтанно бросаться на поиски укрытия, едва завидев первые чернильные кляксы в небе, тем более что везло мне до неприличия… или, вернее сказать, меня преследовало чувство узнавания. Ложная память нашёптывала: мол, там, за поворотом, есть дырка в заборе, лаз в заброшенный сад с беседкой ещё довоенных времён, ну же, проверь! Я вёлся на уговоры – и проверял. Ошибался очень редко.
И почти всегда ноги выводили меня к старому госпиталю.
Это был, пожалуй, самый странный квартал в городе. Улицы – чистые, ухоженные, брусчатка – как на подбор, ни одного разбитого камня, парк напротив – хоть сию секунду на фотографию в буклет, вдоль дороги – новые лавочки, фонари. Через каждые триста метров – газетный киоск или прилавок с мороженым. Но я так и не нашёл ни одной таблички с названием улицы, многие дома, очевидно, пустовали, а сам госпиталь так и стоял разрушенным все последние тридцать послевоенных лет.