Тропический воздух дрожал от зноя, но вдруг Адриан почувствовал лёгкий холодок на затылке. Он резко обернулся в сторону леса — и увидел их.
Среди изумрудной листвы мелькнули тени. Терракотовые лица, горящие глаза, острые уши, вплетённые в чёрные волосы перья и кости. Они стояли неподвижно, словно статуи, но в их взгляде читалась ненависть.
И вдруг одна шагнула вперёд.
— Черви в человеческой шкуре! — её голос прозвучал как удар хлыста.
Адриан вздрогнул от неожиданности. Но уже в следующее мгновение его заворожило её лицо — перекошенное от гнева, но невероятно живое. В её движениях была звериная грация.
— Вы копаете могилы наших предков! Вы оскверняете священное!
Охранники перешёптывались, пальцы нервно барабанили по мушкетам.
— Заткнись, дикарка! — рявкнул один, выстрелив в воздух. Выстрел в воздух прозвучал не как угроза, а как попытка прогнать собственный страх.
Эльфы не исчезли сразу. Секунду, две — они замерли, давая понять: это не бегство. Затем растворились в зелени, будто джунгли втянули их в себя.
Но последний взгляд той эльфийки — полный презрения и… странного любопытства — остался с Адрианом.
«Она смотрела на меня… как на безделушку на рынке!» — Подумал он.
Виттенхоф фыркнул, доставая платок:
— Священное золото - звучит как название борделя. Не правда ли? — Он вытер шею, оставив на шёлке жёлтый след. — Как будет свободная минутка, свожу тебя в шахты. Сам увидишь, там нет духов - только руда.
День умирал, окрашивая небо в грязно-багровые тона, когда Адриан впервые увидел лагерь во всей его уродливой красе.
Форт возвышался над долиной, как каменный кулак, сжатый в вечном гневе. Его стены, сложенные из чёрного базальта, пожирали последние лучи солнца, отбрасывая длинную тень на жалкое поселение у своего подножия. Чугунные ворота с гербом компании — скрещённые кирка и кошелёк — были закрыты наглухо. На башнях замерли силуэты караульных с аркебузами.
А внизу...
Внизу кишела жизнь.
Лагерь золотодобытчиков лепился к скале, как грязная запёкшаяся кровь на сапоге. Хлипкий частокол из кривых бамбуковых жердей даже не пытался выглядеть защитой — скорее, это была условная граница между лагерем и джунглями.
Бараки, слепленные из гнилых досок и продырявленных пальмовых листьев, жались друг к другу, словно пытаясь согреться. В щелях между ними копошились дети — не играли, а именно копошились, как личинки в разлагающемся плоде.
Хриплый кашель из бараков, стоны, плач. Звуки обрушились на него, как волна грязи. Он инстинктивно прикрыл уши, но это не помогло – они въелись в мозг, как ржавые гвозди.
У одного из бараков стоял позорный столб. К нему был прикован чернокожий мужчина. Кто-то выцарапал стрелку на стене барака, направленную вниз, и надпись: «Дерьмо». Рядом сидела женщина, механически помешивающая котелок с какой-то мутной жижей. Казалось, ей вообще на все плевать. Даже не подняла головы, когда мимо проходили охранники.
Адриан медленно поднимался по выбитой в камне лестнице, прикрывая нос платком. С каждым шагом вонища била в нос всё сильнее: кислый пот, гниющие отбросы, химикаты.
Адриан почувствовал, как слюна во рту стала густой и горькой. Он непроизвольно представил, как в его покои сквозь щели просачивается этот удушающий запах.
«Ужасно. И мне придется жить здесь?»
Над лагерем повис звук, похожий на шепот — но когда Адриан замер, прислушиваясь, он понял - это не человеческая речь. Слишком много шипящих, слишком много... щелчков.
«Это... ветер?» — неуверенно спросил себя Адриан.
Где-то в темноте захрустели ветки.
В форте зажглись первые огни.
Чугунные ворота с железными засовами захлопнулись за спиной Адриана, отрезая всё — вонь лагеря, предсмертные хрипы джунглей, даже этот проклятый влажный жар.
Тишина.
Шаги по каменным плитам казались предательски громкими после грязи и хаоса лагеря.
— Господин фон Лихтенфельс?
Пожилой надсмотрщик проводил Адриана до покоев.
— Ваша комната. После заката лучше не выходить.
Его покои напоминали гробницу вельможи — прохладную, просторную, наполненную мёртвыми предметами. Стены из тёсаного камня дышали сыростью. Гобелены с охотничьими сценами висели криво — никто не удосужился выровнять их. Кровать с балдахином была застелена идеально, будто ждала его годами. Адриан швырнул камзол на ларец из чёрного дерева — тот издал глухой стук, словно в нём лежали кости.
— Ваша ванна готова, господин, — пробормотал слуга, застывший у дверей.
Ванна!
В лагере в трёх шагах отсюда люди мылись в лужах, а здесь — мраморная чаша, наполненная водой, ароматические свечи.
Адриан сунул руку в воду — ледяную. Её принесли с подземных источников, что текли где-то под фортом.
— Оставь меня. Никому до завтра не беспокоить.
Когда дверь закрылась, он вдруг сорвал с себя рубаху, словно та жгла кожу. В зеркале отразилось бледное существо с красными от солнца щеками.
«Мне потребуется долгое восстановление после всего этого». — Подумал он.
Он принял ванну и лёг на кровать, уткнувшись лицом в душистые подушки. Когда уже почти провалился в сон, услышал звуки – словно песня, печальная и древняя, доносилась из глубины джунглей. Мелодия затронула в его душе что-то глубинное, заставляя задуматься о том, что же в самом деле происходит на этом острове.
Адриан перевернулся на спину, посмотрел в окно, через которое было видно необычайно яркие звезды.
Шёлковый полог шторы колыхался, и в его складках на секунду мелькнуло что-то знакомое — как будто платье. Внезапно запахло фиалками. Луиза. Она приходила к нему в минуты, когда сознание находилось между сном и явью.
Её образ, как акварель, смытая дождём. Белые пальцы, обвивающие бокал шампанского. Запах фиалок и помады.
— Вернешься, может, наконец, возмужаешь? — спросила это и хихикнула, поправляя локон, выбившийся из модной причёски.
— Определенно, — хотел ответить он. — Я вернусь другим. Если вернусь.
Но сказал лишь: «Конечно» — и поцеловал её висок, где пульсировала тонкая вена.
Теперь эта вена мерещилась ему в трещинах на стене.
Шарль, Антуан, Виктор.
Его «друзья» — вернее, те, с кем он проигрывал состояние отца в карты, тратил ночи в борделях, топил в вине скуку.
Их лица сливались в один усмехающийся овал:
— Трахни там островитянок за нас, расскажешь, как оно!
— Остров? Ого! Привези мне пару ушей на шнурке!
Он знал, они не напишут ему ни строчки, ни одного письма. Найдут кого-нибудь другого для своих похождений. Кулаки непроизвольно сжались, так сильно, что пальцы впились в ладони.
Но хуже всего был отец. Его образ впивался, как заноза под ноготь. Холодные пальцы, пересчитывающие монеты. Голос, буравящий череп: «Ты — моя кровь. Моя собственность. Ты будешь делать так, как я сказал».
Адриан вскочил, схватил рюмку со столика. Коньяк жёг горло, но не смывал их.
В комнате повисло молчание тех, кого он оставил.
Он швырнул рюмку с семейным гербом в камин. Стекло разлетелось с хрустальным смехом.
—
Спите
спокойно, — подумал он, падая обратно
на подушки. — Я уже мёртв для вас.
Где-то
в джунглях завыл ветер — или это был
тот самый напев, что звал его куда-то
дальше, в темноту…