Я знала так же, как всегда , что мой отец станет концом моей жизни, так же как я знала, что это не последний раз, когда я увижу хищника, которого так глупо спасла от бойни.
Сегодняшний день
Мой мозг был слишком тяжелым и горячим в пределах моего черепа. Он вибрировал, как маятник, между моими ушами, вызывая раздражение нервов по всему моему телу, так что я пульсировала от боли во всем теле. Я не могла открыть глаза или протолкнуть достаточное количество воздуха через легкие. Я была парализована, застряла в позе эмбриона на такой твердой земле, что она должна была стать каменной. Я хотела вернуть себе зрение, потому что без него, снедаемое болью и мучимое одиночеством, моему воображению было слишком легко вообразить, что я нахожусь в бездне Тартара, на последнем кругу ада.
Я думала о карме и судьбе. Мифические конструкции, которые мы создали, чтобы объяснить необъяснимые вещи, которые с нами происходили. Абсурдное представление о том, что если случится что-то плохое, мы каким-то образом этого заслуживаем.
Я была хорошим человеком, но, может быть, не лучшим. Я была слишком занята своей семьей, чтобы быть альтруистом, и слишком предана своей карьере, чтобы воздерживаться от необходимого уровня тщеславия, которого она требовала. Не было ничего, что я могла бы сделать за мои короткие восемнадцать лет в рябой яме Неаполя, чтобы заслужить быть проданной в сексуальное рабство моим собственным отцом.
Я не заслужила этого, но это происходило со мной.
Отсутствие поэтичности, справедливости или даже надежды давило на мои больные кости, как тяжелая гравитация.
В какой-то момент я почувствовала, как холодные пальцы скользят по моим волосам, смахивая их с влажного лба и ноющих плеч. Через некоторое время между моими губами была помещена соломинка, и я бездумно сосала, втягивая восхитительную, холодную струю воды по пересохшему горлу в пустой живот, где она плескалась, как взбалтывающееся море.
—Моя Красавица, — смутно услышала я из глубины своего погруженного в себя разума. —Моя спящая Красавица, пора просыпаться. Пора играть.
Я хотела подчиниться этому клиническому, резкому голосу, но мои глаза были горячими камнями в черепе, а мой мозг был заболоченной землей.
Словно почувствовав мою борьбу, мою готовность уступить его требованиям, голос мягко заставил меня замолчать, и пальцы снова настроились, чтобы пройтись по моим волосам. Холодное давление раздвинуло мои губы, нежеланный поцелуй нежеланного принца.
—Почему?— спросила я, едва проснувшись, но отчаянно пытаясь понять.
—Кровь моего врага, каким бы невинным он ни был, он все еще мой враг, — прошептал он мне на ухо, так что слова укоренились глубоко в моем бодрствовании и моих снах. —Нельзя вечно прятаться в беспамятстве. Я буду здесь, когда ты проснешься.
А потом он ушел, и я снова плыла в течение бесконечных часов, пока кошмар об Аиде, прорывающемся сквозь земную кору, чтобы схватить меня за лодыжки и утащить в ад, не разбудил меня с одышкой.
И мои глаза открылись.
Свет, льющийся через десятки массивных окон по обеим сторонам длинной комнаты, почти ослепил меня, отражение солнца на блестящих вощеных мраморных полах сильно пронзило мои роговицы прежде, чем я успела отвести взгляд.
Я зажмурилась и сосредоточилась на своем дыхании, а не на ужасающей боли в голове, груди и между ног, затем снова открыла глаза.
Я была в бальном зале.
Или, по крайней мере, я догадалась, что это бальный зал, благодаря его огромным размерам и беззастенчивой роскоши.
Хрустальные люстры стекали с куполообразных, красиво раскрашенных потолков, а акценты из золотой фольги завивались и разворачивались в сложных деталях на мраморных колоннах и бра, как дорогой мох на древних деревьях.
Я была голой, скрюченной в позе эмбриона на полу из белого и черного клетчатого мрамора, по которому тянулись узловатые нити из золота. Мой взгляд остановился на длинной тяжелой металлической цепи, обмотанной вокруг стального шипа, прибитого посреди бального зала рядом с тем местом, где я сидела. Когда я слегка подвинулась, чтобы рассмотреть его более четко, шипение металла по мрамору ударило мне в уши, а тяжесть чего-то вокруг моей левой лодыжки заставила меня остановиться.
Медленно я выпрямила левую ногу и уставилась на толстые кожаные наручники, прикованные к моей лодыжке, и короткую цепь, прикрепляющую меня к полу.