Я не мог выбросить лицо Чарли из головы. Прошла почти неделя с тех пор, как я видел ее на занятиях по маркетингу (я был ассистентом учителя), и, черт возьми, она произвела впечатление. Особенно то, как скривились ее губы и вспыхнули щеки, когда она поняла, что опоздала на занятие. Что-то странно чужеродное внутри меня ожило. Я посмеялся над собой. Что именно оживает в ком-то, Рид? Ладно, может быть, «ожило» и не совсем подходящее слово, но во мне проснулось что-то чужеродное, и мне понравилось то, что я при этом почувствовал. У нее была кривая улыбка, когда она была застигнута врасплох. Легчайшая из ухмылок, которая сказала мне, что ей не противно, когда на нее смотрят все в классе. Я был заинтригован. Она оказалась гораздо интереснее, чем я ожидал — удивительно, но мне это не стало ненавистно.
Что стало огромным изменением на сто восемьдесят градусов, учитывая, что я больше ни на кого не уделял времени.
— Итак, все просмотрели свою музыку?
Я перешел ко второму акту, все еще не уверенный в нескольких высоких нотах в одном из моих соло. МакКензи настаивала на некоторых своих музыкальных вариантах. Но она была музыкальным гением… Сомневаться в ней было бы спорным вопросом.
Шуршание бумаг наполнило аудиторию, и МакКензи улыбнулась:
— Хорошо, Амелия, ты первая. Готова?
Амелия глубоко вздохнула и посмотрела на меня, ее глаза сузились в предвкушении.
Сегодня была наша первая официальная репетиция. Пока никаких расстановок актеров или сценических работ. Просто чтение, но я мог сказать, что Амелия уже жалела, что не может спрятаться в змеиной яме под сценой.
Змеи, они же участники оркестра, были злобной группой, которой постоянно нравилось терроризировать хор и студентов театрального факультета. Даже дирижер, профессор Айрис, имела зуб на МакКензи.
Если Амелия уже задумывалась о змеиной яме, то она явно была не в лучшем состоянии.
Ободряюще улыбнувшись ей, я подогнал ее руками:
— Иди.
Она стиснула зубы и встала, стягивая с себя фланель.
— А теперь, — сказала Маккензи, подняв руки, готовая дирижировать, — давайте начнем с твоей баллады, Амелия.
Я перевернул страницы на первую песню Амелии, «Сакс», и начал слушать, как наш аккомпаниатор заиграл медленную мелодию.
Давай же, Амелия. У тебя получится.
Я придвинулся ближе на своем месте.
Через семь тактов Амелия оторвала взгляд от нотного листа, который держала в правой руке, и посмотрела вперед, на пустые места в зрительном зале. Ее левая рука дрожала, и она сунула ее в передний карман джинсов. После еще двух тактов на фортепиано, она открыла рот, но за этим последовала оглушительная тишина.
МакКензи остановил пианиста.
— Амелия, — сказала она, когда музыка стихла, — в чем проблема?
МакКензи терпеть не могла тех, кто тратит время впустую. Я был удивлен, что она была такой спокойной.
— Я… мне жаль. Мне нужна минутка, — сказала Амелия, ее глаза молили о прощении.
МакКензи отпустила Амелию взмахом руки, и я встал, следуя за ней в зал за сценой.
— Что происходит, Амс?
— Я не могу этого сделать. Я не умею петь, — Амелия бросила свои ноты на пол, прежде чем взглянуть на меня, и я надеялся, что она не могла увидеть по моему лицу, что я тоже беспокоюсь за нее.
Я наклонил голову, готовый возразить, но она покачала головой, останавливая меня.
— Нет, серьезно, не думаю, что смогу, — ее голос был таким же надтреснутым и запыхавшимся, каким было бы ее пение, если бы она попыталась.
— Тогда попробуй еще раз, — я подошел ближе к ней, игнорируя свирепый взгляд, которым она меня одарила.
Она открыла рот, но сначала не издала ни звука.
Я уставился на нее, давая ей время прийти в себя.
— А что, если все плохо, Рид? Что, если… что, если я плоха? — спросила она с дрожью в голосе, вытирая лицо.
Я схватил ее за плечо и сжал его.
— Это невозможно, — я одарил ее кривой усмешкой. — Я имею в виду, что это может быть так. Ты можешь быть в чем-то плоха. В конце концов, я не гадалка.
Амелия рассмеялась, ударив меня тыльной стороной ладони по животу.
— Заткнись, — вздохнула она. — Но я могу быть ужасна. И это пугает меня до чертиков.