Я крепко сжимаю руки на груди.
— Ты милая, когда смущаешься.
— А ты мил там, где тебя не хотят видеть.
Я пытаюсь выхватить картину из его рук, но он быстрее, и держит ее вне моей досягаемости. Потом я вспоминаю… соски, и снова сжимаю руки на груди.
Он держит картину с балериной, которую я нарисовала год назад. Девочка-подросток, лицом в сторону, на ней пачка, балетные пуанты висят через плечо, а на ногах — пара розовых Dr. Martens.
Вдохновение пришло ко мне, когда я увидела девочку-подростка, входящую в балетную студию, расположенную неподалеку от галереи, в которой я раньше работала. Она была одета в балетную одежду, волосы убраны в пучок, пуанты висели через плечо, на ногах были ярко-розовые Dr. Martens.
Я подумала, что она выглядит потрясающе. Идеально накрашенная, с намеком на бунтаря внутри нее, который был виден только на ее ногах.
Я вернулась домой и всю ночь работала над этой картиной. Это заняло у меня два дня. А потом я пошла и купила себе пару розовых Dr. Martens. Позже, в тот же вечер, я надела их, когда пошла в бар с Кайлом, где надралась в хлам, и его стошнило на один из моих новых ботинок.
Мы поссорились из-за этого. Затем Кайл ушел, оставив меня посреди улицы одну.
Мне пришлось идти домой пешком, так как такси не было видно. И я отчистила ботинок, когда пришла домой.
Он пришел на следующий день с цветами, бутылкой вина и неубедительными извинениями. И я простила его.
— Почему ты сказала мне, что это просто хобби? — спрашивает Арес. — Это явно намного больше, чем просто хобби.
— Опять же, не твое дело.
— Ты изучала искусство?
Я понимаю, что он не перестанет задавать вопросы, пока я хотя бы не дам ему ответ.
— Да.
— Ты невероятно талантлива.
— Просто хороша, — говорю я в ответ.
— Хороша? — повторяет он, нахмурив брови. — Значит, это твоя фишка.
— Что именно? Живопись?
— Нет. Опускать себя.
Ах.
Я прикусываю губу, втягивая ее в рот, и отворачиваюсь от его глаз.
Я слышу, как он кладет картину, и в следующее мгновение он стоит передо мной, и его пальцы держат мой подбородок, поворачивая мои глаза к себе.
Я смотрю на него, держа всю свою боль внутри себя. Боль, которая так и просится наружу.
— Тебе не стоит так прятать свой талант, — мягко говорит он.
У меня вырывается сухой смешок.
— И зачем мне выставлять их на всеобщее обозрение, если они лишь напоминают мне о том, что я больше не могу делать?
Черт.
Его брови сходятся в замешательстве.
— Что ты имеешь в виду?
Господи. Я и мой большой рот.
— Почему тебя это вообще волнует? — я бросаюсь на него словами. — Вчера ты все еще ненавидел меня.
Смущение переходит в гнев.
— Я никогда не ненавидел тебя, Ари. Но речь идет не обо мне. Так что не пытайся отвлечь нас от этого вопроса. Скажи мне, что ты имела в виду.
— Я больше не могу рисовать, хорошо, вот, сказала! — я отталкиваю его руку от своего лица. Отступая назад, я натыкаюсь на стену. — Я бросила пить, и теперь я больше не могу рисовать. Доволен?
— Нет, я не доволен. — Он прислонился к противоположной стене, наблюдая за мной. — Почему ты не можешь рисовать?
— Разве ты не слушал меня?
— Я слушал. Я просто думаю, что это чушь собачья.
— Пошел ты.
Ублюдок ухмыляется.
— Вот она. Неистовая маленькая Уголовница.
— Прекрати меня так называть! — кричу я, запустив руки в волосы и сжав два кулака. — Боже, как ты меня бесишь!
На этот раз он смеется, и мне хочется вынуть кулак из волос и ударить им прямо в его идеальную челюсть.
— Я рада, что моя жизнь для тебя — шутка.
Его юмор исчезает, сменяясь раздражением.
— Поверь мне, последнее, что я думаю о тебе, это шутка.
Что, черт возьми, это значит?
— Назови мне настоящую причину, по которой ты не можешь рисовать.
— Потому что алкоголь сделал меня хорошей художницей. Я больше не пью; следовательно, я больше не могу рисовать.
— Как давно ты рисуешь?
— С детства.
— Когда ты начала пить?
— Когда была еще ребенком.
Он хмурится. От его взгляда мне хочется сжаться в комок. Отвращение, смешанное с испугом.