Через две недели лис пошел «на дело», сжимая в зубах обёртку от шоколадки «Риттер Спорт», обмотанную той самой ленточкой. Успешно миновав лесопосадку на окраине Авиагородка, серый хищник пересёк открытую местность и оказался в Бастаново. Ориентируясь по запаху, лис безошибочно нашел тот самый курятник, в котором он впервые оказался упомянутым в записке летом 1979 года. Выплюнуть свёрток нужно будет не тут, а у крыльца. Ну или хотя бы под забором со стороны улицы. Вот так…
Сделав дело, за которым пришел, лис замер на минуту, борясь с искушением в последний раз полакомиться лёгкой добычей. С подветренной стороны он не почувствовал запаха человека и ружейной смазки. Одиночный выстрел разорвал тишину, пуля коротко взрыла землю у передней лапы. Лис подскочил на месте и бросился бежать по узкой улице. За заборами то тут, то там раздавались крики:
— Толян, ты чё, ебу дал палить на улице?! Я тебя в ментовку сдам, пьянь сраная!
— Что за война посреди ночи? Кто стрелял?
— Да это же тот лис! Тот, серый сукан! Я его щас…
— Толя, не надо пожалуйста! Опусти ружье, ты ж в людей попадешь! Толя-я! Посодют же дурака-а!
— Сама дура! Руки убери! Я из этой твари воротник сделаю! Я ещё до армии его хотел пристрелить, бля!
— Толенька, не надо…
— Толян, уймись. Положи «Сайгу» на место.
— Я его сначала положу, блять! Сукана такого! Бешенством меня пугать!
— Нина, Нина, вызывай ментов. И скорую. Допился соседушка наш, хрен ему в гланды.
— На тебе, сукан! — облепленный соседями и домочадцами Толян в последний раз вскинул карабин к плечу, и лисий бок обожгло болью. Это не было похоже на вилы. Вернее, было бы похоже, если бы их зубец, вошедший в мышцы, оказался бы докрасна раскален. Силы стремительно покидали зверя. Через полкилометра они иссякли, тонкие сильные ноги казались свинцовыми и почти не слушались. Мучила жажда. С трудом перебежав дорогу прямо перед бампером «нивушки», лис скатился под откос высокого берега к вожделенной воде. Здесь силы оставили его, и серая тушка, пачкая землю темной кровью, завалилась набок в зарослях ивняка.
Глава 2
Вечером Ольга как обычно вышла гулять с собаками. Две низенькие короткошерстные дворняжки Рокки и Ренар, едва увидев узкую полоску света в открывающейся двери подъезда, рванули вперёд так резво, что едва не опрокинули свою миниатюрную хозяйку. Утихомирив буйных питомцев, девушка повела их по двору. Как назло, именно в этот момент сосед-браток вывел во двор своего совершенно безумного ротвейлера Геббельса. Хозяин и питомец слыли отъявленными беспредельщиками, и Ольга, во избежание ненужных диалогов, тупых подкатов и внезапных собачьих драк тихо прошла вместе с Рокки и Ренар по аллее и оказалась на обочине дороги, ведущей от авиагородка вдоль реки в соседнюю деревню Бастаново. Левый берег здесь был высок и представлял собой поросший травой косогор, обсаженный для укрепления застенчивыми березками. Ранняя весна ещё не заявила своих прав на это место, и Ольга порадовалась, что на ногах резиновые сапоги. Впитавшаяся в землю талая вода ещё почавкивала в низовьях, куда затащили хозяйку собаки.
— Рокки! Ренар! Какого черта вам надо там?
Собаки действительно, будто взбесились на пару! С энергией, достойной лучшего применения, низкорослые песики, отчаянно поскуливая, тянули девушку в прибрежный ивняк, вырывая из рук поводки. Опасаясь навернуться с косогора, хозяйка, ведомая питомцами, сбежала вниз и полезла в кусты, продираясь сквозь ил и мусор, налипший на ветках после паводка.
— Уроды!!! Щас по жопе надаю обоим, куда, бл… Ох, Божья мать!
Мат, внезапно прервавшийся упоминанием Богоматери, имел полное право на существование. В первую минуту Оля не поняла, что это за кусок грязного серого меха лежит среди ивовых прутьев. Но у куска меха были острая мордочка и мутные от боли раскосые глазки. Лиса… еле живая лиса. Мама!
Собаки, будто исполнив свой долг, смирно сели рядом, наблюдая за тем, что станет делать их человек. Сами они были спасены Ольгой с улицы от отстрела и как-то уверовали во всемогущество своей двуногой покровительницы, которая, конечно, хоть и орет почём зря, заставляет мыть лапы после прогулки и не даёт весело драть подушки, но добрая и мимо чужого горя никогда не пройдет.