Я медленно встал, нависнув над ней и отбрасывая тень.
— Да, — прошипел я, наклонив голову так, что ее лицо обдавало мое дыхание. — Я из тех мужчин, которые находят удовольствие в боли. Я из тех, кто заставляет женщину кричать и плакать, потому что она не знает, как выдержать интенсивность того, что я делаю с ее телом. Я из тех мужчин, которые заставят женщину ползать и умолять меня, прежде чем я соизволю избавить ее от страданий, насадив ее на свой член.
— О, — почти неслышно сказала она. Это был скорее вздох, чем звук. — Это, ах… ох.
Свободной рукой я схватил ее за волосы и, намотав их на кулак, так резко запрокинул назад ее голову, что Бьянка ахнула, а ее рот раскрылся, словно идеальная роза. Ее невинность в контрасте с темным, томящимся любопытством была пьянящим сочетанием, от которого я чувствовал, что вот-вот сойду с ума.
— Ты не знаешь, как со мной обращаться, малышка, — поддразнил я ее.
В ее сапфировых глазах вспыхнул огонь, полные губы сжались.
Мне стало еще тяжелее видеть эту дерзость и искру. Мне стало интересно, будет ли она бороться изо всех сил, чтобы ощутить внутри себя мой член, если я буду долго ее дразнить и отказывать в этом.
— Я не люблю стариков, — ответила Бьянка, но ее дыхание было слишком быстрым, а щеки покрылись пятнами. — И не люблю, когда мне делают больно.
— Вчера тебе было больно, — жестоко заметил я, разя ухмылкой, как оружием. — Ты извивалась и стонала от ударов трости по твоей милой попке. Я подумал, что ты даже можешь кончить для меня, не тронутая.
— Вряд ли, — задыхаясь, огрызнулась она.
— Это звучит опасно близко к вызову, — мрачно заметил я, чуть сильнее потянув ее за волосы и услышав шипение. Бьянка выгнулась, от чего ее груди прикоснулись к моей груди.
Их твердые соски прижались к моим грудным мышцам.
— Ты бы не стал, — сказала она, но в ее голосе не было убежденности, потому что даже опытный лжец не смог бы сделать это правдой. — Ты встречался с моей матерью. Это отвратительно.
У меня на губах проступила волчья ухмылка, полная голода и жадности. Положив ладонь на ее запястье, я поднял правую руку Бьянки и провел ее собственными пальцами по соскам, торчащими сквозь тонкую ткань футболки.
— Ты не кажешься мне отвратительной.
— Я ненавижу тебя, — выплюнула Бьянка, и, возможно, так оно и было.
Я оторвал ее от всего, что она когда-либо знала в Заднице Техаса и привез в большой, плохой мир «Морелли против Константин», чтобы использовать ее в качестве средства достижения цели. Я плохо к ней относился, потому что сначала Бьянка была просто инструментом, неясно раздражающим меня. Потом она раздражала меня по другим причинам. Никто никогда не оскорблял меня, не перечил мне. Это было удивительно освежающе и шокирующе возбуждающе. Я хотел заткнуть этот умный ротик своим языком, пальцами и членом.
— Твоя ненависть ужасно похожа на желание, — заметил я, наклонившись, чтобы провести зубами по ее трепещущей точке пульса, а свободной рукой гладил ее грудь под шеей, где кожа была теплой и раскрасневшейся, а грудь вздымалась от неровных вдохов. — Ты когда-нибудь трахалась с тем, кого ненавидела? Знаешь, каково это — с удовольствием поставить врага на колени? Ощущение власти, Бьянка, — вздохнул я, обдавая своим дыханием ее открытый, податливый рот. — Это пьянит.
— Ты никогда не сможешь доставить мне удовольствие.
О, но слова были хлипкими, как карточный домик, который только и ждал, когда я его разрушу.
Я прижался к ней сильнее, втиснув свои бедра между ее бедер, так что она была вынуждена их раздвинуть, и мой член уперся в жар ее прикрытой трусиками киски. Она так сильно задрожала, что прокусила нижнюю губу, зажав ее между зубов.
Я смотрел на кровь, понимая, что должен почувствовать на своем языке ее вкус.
— Ты пытаешься соблазнить меня, малышка? Я предупрежу тебя только один раз. Мой железный контроль существует ради безопасности других, ради тебя. Как только я сорвусь, возврата не будет, пока я не получу именно то, чего желаю, а мои желания черны, как ночь.
— Пошел ты, — рыкнула она.
И это была красная тряпка для быка.
У меня не было выбора, не было другого инстинкта, кроме как ответить.
Насилие, как она однажды сказала, в качестве ответа.
Не успела она моргнуть, как я обрушился на ее рот, мой язык прошелся по ее нижней губе, собирая ярко-медный привкус крови. Стон, ее или мой, отозвался во мне, как удар камертона.
Как мелодия, повторяющая один и тот же пылкий мотив, я поднял Бьянку со стола, обхватив одной рукой ее бедра, и целовал ее до тех пор, пока она не перестала дышать.