Ох, Зак…
Мне хочется ему сказать, что, мысли она подобным образом после смерти Тары, у него никогда не было бы с ней шанса на жизни. Но я молчу. Зак не просит ободряющей речи. Он просит, чтобы кто-нибудь выслушал все мысли, которые приходят ему в голову — грубую, честную часть его сердца, нуждающуюся в освобождении, чтобы он мог жить, мог находиться рядом со Сьюзи, когда та покинет этот мир. Подобно приливу и отливу, вдоху и выдоху, жизнь зависит от сосуществования того, что можно удержать и того, что нужно… отпустить. Так мы и идем по этой жизни, как малые дети, изо всех сил пытающиеся покорить «шведскую стенку», не свалившись с нее.
Иногда нам нужна твердая рука для поддержки.
Иногда нам нужно, чтобы кто-то нас выслушал.
А иногда нам нужно несколько минут посидеть за сараем, чтобы отдышаться. Взять крохотный таймаут от реальности. Несколько мгновений, чтобы примириться с нашими самыми большими страхами.
— Зак?
Глубоко выдохнув через нос, он поворачивается лицом ко мне. Я вижу это в его глазах — боль, побуждающую меня сказать что-то слишком эмоциональное, слишком ободряющее, что угодно слишком.
— Косилка плохо косит. Думаю, тебе нужно наточить лезвия.
Я жду.
И еще немного.
А потом…
Его губы растягиваются в улыбке, глаза покраснели от слез, но я знаю, что он никогда не прольет ни слезинки передо мной. Медленно кивнув, Зак шепчет:
— Спасибо. — Еще несколько кивков. — Спасибо, что сказала.
— Без проблем. — Я улыбаюсь и встаю, протягивая ему руку.
Конечно, ему не нужна моя рука, чтобы встать, но он все равно за нее берется. Я откидываюсь назад всем телом, поднимая его на ноги. Мы отряхиваем задницы и рискуем бросить взгляд друг на друга в один и тот же момент. И теперь, когда наши глаза встретились, я не могу отвести взгляд, и Зак тоже.
Не потому, что мы влюблены.
Не из-за какого-то влечения.
Нет.
Это молчаливый обмен уважением. Я думаю, что он, возможно, самый замечательный муж, который когда-либо ходил по этой земле. И если я его правильно понимаю, он думает, что я худшая горничная, которая когда-либо ступала по этой земле… но я делаю нечто гораздо большее, чем просто избавляю его дом от пыли. И за это я чувствую его невысказанную благодарность. Когда я улыбаюсь, мне кажется, что он тоже чувствует мою благодарность.
— Зак?
Он останавливается перед задней дверью.
— Ей больно, — говорю я.
С трудом сглотнув, он медленно кивает и исчезает в доме.
ГЛАВА 10
Предупреждения — замечательная вещь. К примеру, неровности на дорогах за пределами города предупреждают водителей замедлить ход. Облака темнеют перед началом бури. А медсестры из хосписа выезжают на дом, чтобы максимально облегчить страдания больных… и предупредить семью о том, чего ожидать.
Зак все же позвонил в хоспис, из-за чего создалось ощущение, что это лишь вопрос времени, пока не произойдет неизбежное. А еще время стало казаться вечностью. Прошла неделя. Неделя моментов, которые представлялись концом. Неделя моментов, когда казалось, что Сьюзи идет на поправку. Ей становилось лучше, а не хуже. Сколько раз семья может прощаться в последний раз? Неопределенность держит всех в напряжении.
Она на морфии, и, судя по всему, он помогает, но также лишает ее последних шансов на связные моменты. Тяжело смотреть, как Зак борется со своим желанием уберечь ее от боли и с отчаянной потребностью единения со своей женой, а не с ее одурманенной версией.
Бодрствующая, но страдающая от боли?
Или…
Сонная и дезориентированная?
Не уверена, что Зак когда-нибудь позвонил бы в хоспис без нажима со стороны. Отрицание затуманивает здравый рассудок почти так же сильно, как виски.
По большей части я держусь особняком, прячась в своей спальне с Гарри Паутером. Как бы я ни была близка со Сьюзи, я — не ее семья. Так что я оставалась в стороне, когда родные и друзья приходили и уходили, каждый раз, на всякий случай, прощаясь со Сьюзи. Я трижды меняла коробку с бумажными салфетками в ванной коридора, и сама за последние три дня израсходовала целую коробку.
Когда я просматриваю свои фотографии, в мою дверь стучат.