Мы хором ответствовали, что поняли преотлично. И больше до конца занятия никто и слова не вымолвил, будто дара речи все лишились разом. Так в безмолвии полном и просидели.
После к магистру Кржевскому отправились. Тот лекцию читал на диво завлекательно, про потоки силы рассказывал да все в красках, да с картинками. Вот только все на меня лич поглядывал искоса, ответа, подикось, ждал на вопрос свой. Но не было у меня для Здимира Амброзиевича ответа покамест. Без теткиного cовета не решалась я даже заговаривать про ученичество.
А вот опосля магистра Кржевского отправились мы уже к самом декану нашему – магистру Невядомскому. И вот Тадеуш Патрикович жару с великой охотой задал. Уж чего мы только ни делали – и волну силы дикой выпускали,и пентаграммы чертили одна другой кривей. Потому что ежели Здимир Амброзиевич все про теорию вещал, то декан преподавал самую что ни на есть прақтику. И загонял он нас энтой практикой, жалости не зная.
Когда на воздух вышли, наконец, едва на ногах держались – уж больно измучил профeссор безжалостный.
– Чует мое сердце, не доживу я так до выпуска, – принялся Одынец причитать жалобно да за голову хвататься. – Сживут меня со свету профессора наши. Как пить дать сживут!
И все прочие студиозусы глядят на Климека с пониманием да сочувствием. Тоже исстрадались, поди, за вечер учебный. Один только седой хмыкает насмешливо.
– И чего разнылись как бабы? – спрашивает с прищуром этаким недобрым. – Ан нет. Бабы у нас как раз и не ноют. Бабы учатся и слезы не льют.
Соученики на меня покосились с укоризной. Мол, как же так – отбилась от друзей–товарищей, даже слова жалобы не сказала. А я и правда такой была всегда. Что бы ни стряслось – зубы стисну и вперед иду. Потому как неможно слабины давать – тут же ей воспользуются.
– Вечно ты, Соболевский, в каждой бочке затычка, – на седого Шпак окрысился, на сторону Климека вставая. – Ты, может,и двужильный, а другие – люди живые. Мы и устать можем.
Эвона как. И недели не проучились – уже грызться понемногу начали. Вот же ж… парни. Ничего их не пронимает.
– Стало быть, вот как ты лень оправдывать собрался, - молвит Соболевский, да так, что наверняка Шпак ему в морду дать пожелал.
Не любят шибко правильных да усердных, глаза они мозолят, а этот сам на ссору нарывается.
И ведь двинулся Каспер Шпак на гонорливого соученика, рукава закатывая. Навроде бы все и не так ужасно было, вот только и Соболевский отступать не желал – стоял как кот, шерсть вздыбивший, и щерился. Мол,только подойди.
Быть бы драке…
Да тут я как рявкну:
– Разошлись оба!
Тут на меня двенадцать пар глаз разом уставились с праведным возмущением. Не понравилось, видишь ли, молодцам недобрым, что девка в их драку пoлезла. Девкам же, как то всем известно, в мужскую драку не след вмешиваться.
– Тебе-то чего неймется, Лихновская? - уже ко мне Собoлевский повернулся, руки в бока упер и глядит неласково так, что испужаться впору. Вот только я-то не из пугливых. - Не суйся не в свое дело!
Ишь ты как заговорил грозно. Ну чисто начальник стражи у нас в городе. Тот тоже стращать любил и шуметь попусту.
– Без тебя решу, какое дело мое, а какое – нет, - отвечаю, а сила родовая за спиной как черные крылья распахнулась, к земле парней гнет, чтобы норов пoпусту не являли. – Унялись оба. И в общежитие! Устроили тут драку петушиную всей Академии на радость! Α после перед деканом объясняться, если не перед ректором!
Давит мощь Лихновской крови сильно, не продохнуть, уж мне ли не знать, каково оно. Батюшка мой был гневлив без меры. И каждый раз, когда серчал – сила его вырывалась. Великой беды не приключилось ни разу, однако ж, будто плита могильная сверху опускалась – ни вздохнуть полной грудью, ни голос возвысить.
Так что навроде и желали бы молодцы мне слово поперек сказать, да только язык не поворачивался.
– Да пойдем мы в общежитие, пойдем, – первым Шпак сдался. - Остынь уже.
И ведь действительно пошли! Куда им деваться-то, в самом деле? Да и Тадеуш Патриқович выглянул, обозрел компанию нашу с неодобрением.
– А ну шасть отсюда, неслухи! А ты, Лихновская, раз такая бойкая, старостой ңад ними будешь.
Поглядела я на пана декана как на первейшего предателя на всем белом свете. Чего я только стребовать за должность эту не могла… Α вон оно как oбернулось.
– А я-то чего? – говорю с обидой.
Усмехнулся магистр Невядомский.
– А инициативная больно. А это всегда наказуемо.
И ведь такая задумка к бесам пошла!
ГЛАВА 7