Я все еще помню эту закрытую дверь.
"Хорошо. Дай мне знать, если что-то не подходит». Его взгляд скользит по моему телу, и ледяные покалывания возвращаются, мое дыхание становится неглубоким, а соски напрягаются в лифчике. Еще один тонкий хлопковый лифчик, который мало что может скрыть мою реакцию. Мое лицо горит жаром тысячи солнц, и когда его глаза снова встречаются с моими, я чувствую перемену в атмосфере, чувствую, как воздух приобретает опасный электрический заряд.
Во рту пересохло, я делаю полшага назад, хотя на самом деле хочу наклониться к нему. Притяжение настолько сильное, что похоже на физическую силу, и, судя по тому, как сгибается его челюсть, когда он наблюдает за моим отступлением, я не одинок в этом.
Беги, Хлоя. Убирайся.
Голос мамы на этот раз тише, менее настойчив, но он прогоняет туман в моем мозгу. Собрав последние крохи своей силы воли, я делаю еще один шаг назад и говорю так ровно, как только могу: «Спасибо. Я буду."
Его ноздри раздуваются, и у меня снова возникает ощущение присутствия чего-то опасного… чего-то темного и дикого, что таится под учтивой внешностью Николая.
— Хорошо, — мягко говорит он. «Удачи со стиркой, зайчик. Увидимся скоро."
И, открыв дверь, выходит.
17
Николай
Я воздерживаюсь все пятнадцать минут после того, как доберусь до своего офиса. Я проверяю электронную почту, оплачиваю несколько счетов, отправляю ответ одному из моих бухгалтеров. Потом, ругаясь себе под нос, включаю звук на ноутбуке и вывожу видео с камеры из комнаты сына.
Как и ожидалось, Хлоя закончила свою работу в прачечной. Я жадно смотрю, как она играет со Славой в машинки и грузовики, все время разговаривая с ним так, как будто он ее понимает. Время от времени она указывает на что-то похожее на колесо и заставляет Славу повторять за ней английское слово, но по большей части она просто говорит, а Слава слушает ее увлеченно, так же зачарованная ее мимикой и жестами, как и я. являюсь.
В какой-то момент он смеется над тем, как его грузовик обгоняет ее машину, а она улыбается и ерошит ему волосы, ее тонкие пальцы небрежно скользят по его шелковистым прядям. Моя грудь болезненно сжимается, вожделение к ней смешивается с сильной ревностью. Я даже не знаю, кому из них я больше завидую — Славе, испытавшему ее прикосновение, или Хлое, завоевавшей расположение моего сына. Все, что я знаю, это то, что я хочу быть там, купаться в ее солнечной улыбке, слышать смех моего сына лично, а не через камеру.
Блядь.
Это жалко.
Что я делаю?
Я пытаюсь закрыть ленту, но останавливаюсь в последнюю секунду, наводя курсор на X. Она открыла книгу и сейчас читает Славе, ее голос такой мягкий, слегка хриплый, что мне хочется ворваться в комнату сына., схватить ее и унести в постель. Я хочу услышать, как этот голос выкрикивает мое имя, когда я въезжаю в ее тугую, влажную жару, слышу ее мольбы и мольбы, когда я снова и снова довожу ее до грани, прежде чем, наконец, даровать ей сладкую милость освобождения.
Я хочу мучить ее почти так же сильно, как хочу трахнуть ее, заставить ее заплатить за то, что заставил меня чувствовать себя так.
Стиснув зубы так сильно, что рискую заболеть, я закрываю экран и вскакиваю на ноги. Несмотря на почти бессонную ночь, я полон беспокойной энергии. Мне нужна еще одна тяжелая пробежка или, может быть, спарринг с Павлом.
Я бросил взгляд на часы над дверью моего кабинета.
Меньше часа до обеда.
Павел, скорее всего, занят приготовлением еды, и если я пойду на долгую и тяжелую пробежку, которая мне нужна, у меня не будет возможности принять душ и переодеться до того, как придет время присоединиться ко всем за столом.
Разочарованно выдохнув, я сажусь и снова открываю папку «Входящие». Слишком рано ожидать чего-либо от Константина — я только сегодня утром попросила его подробно изучить пропавший месяц Хлои, — но я все еще проверяю его электронную почту.
Ничего такого.
Чертов ад. Мне действительно нужно отвлечься. Мои пальцы чешутся снова открыть камеру и посмотреть, как она общается с моим сыном. Но если я это сделаю, это беспокойство только усилится, мой голод по ней станет еще сильнее. Обняв ее этим утром, я знаю, как она чувствует себя прижатой ко мне, как сладко и чисто она пахнет, как полевые цветы свежим весенним утром. Мне потребовались все силы, чтобы высвободить ее, даже с Алиной, и когда я нашел ее одну в прачечной, каждый темный первобытный инстинкт настаивал, чтобы я взял ее, чтобы я раздел ее догола и наклонил над стиральной машиной, требуя ее на месте.
И я бы сделал именно это, если бы она наклонилась ко мне.