— Анджела, — сказал он уныло, — ту вторую, несостоявшуюся пощечину ты, оказывается, предназначала мне… Что ж, тащи сюда запонки.
— Нужно пойти, Зенон, там, наверху, опять точат на тебя зубы. Просто acte de présence[18], Зенон, какой-нибудь час, и ты свободен.
В девять вечера профессор сел в машину. По широкому гёдёлльскому шоссе «стайер» мчался со скоростью сто километров в час, тридцать минут спустя они были в Крепости[19]. Однако уже проспект эрцгерцога Альбрехта был забит машинами до отказа, по Парадной же площади пришлось ехать со скоростью пешехода. Такси здесь почти не попадались: впритирку друг к другу, то и дело сигналя вишнево-красными стоп-лампами, шли машины в основном немецких и итальянских марок с черными инициалами дипломатического корпуса на яркоосвещенных табличках сзади. Перед самым министерством обороны из ряда вырулил вдруг мощный «мерседес» и по боковой улочке повернул назад, к Пешту.
Перед желтым ампирным зданием совета министров образовалась пробка. Профессор решил дойти до Крепостных ворот пешком.
— Через полчаса поедем домой, Гергей, — сказал он шоферу, выходя из машины, — так что не пропадайте. Дайте-ка сигарету.
Под вечер над городом промчался короткий, но сильный дождь, оставив лужи в неровностях асфальта. Профессор шагал быстро, по обыкновению не глядя под ноги, и тотчас забрызгал грязью манжеты брюк.
По обе стороны парадной лестницы выстроились шпалерами телохранители в серебряных шлемах с белыми плюмажами, в светло-желтых остроносых штиблетах, в отороченных мехом ментиках, наброшенных поверх красных доломанов. Словно бордюр на пестром шитье, сотканном из огней и людей, они оторачивали мраморные перила лестницы повторяющимся через каждые десять ступенек узором и стояли не шевелясь, глядя прямо перед собой в пустоту, сжимая в застывшей руке большие, в человеческий рост, поблескивавшие от света люстр алебарды. Профессор остановился на мгновение перед одной из этих марионеток, всмотрелся в усатое красное лицо, туго затянутое ремешком от шлема, мертво глядящее поверх голов в никуда, и с содроганием отвернулся. — Знаешь ли, дружище, — сказал он позднее, встретившись наверху, в мраморном зале, с артистом Б., — знаешь ли, еще немного, и я щелкнул бы его по носу. А может, так и сделаю, когда буду уходить! — Артист рассмеялся. — Зачем? — Из патриотического любопытства, — проворчал профессор. — Заметит ли он? Если нет, если будет все так же смотреть в пустоту, значит, мы проиграем и следующую войну.
Между застывшими телохранителями сложно-свободным движением молекул волнами подымалась вверх толпа в направлении, прямо противоположном силе земного притяжения, ибо она подчинялась силе более могущественной — тщеславию, — которая необоримо притягивала к себе одушевленную материю. Черные фраки и вечерние платья словно сами по себе воспаряли ввысь, шелестя пышными кружевами и шелком. Лишь на самом верху лестницы образовался затор.
— Почему мы остановились? — спросил кто-то за спиной профессора.
Наверху, в мраморном фойе, лакеи в парадной униформе — красных, застегнутых на все пуговицы фраках, коротких, до колен, штанах и белых чулках — отбирали у входивших пригласительные билеты и бросали их в большую, стоявшую посередине, бронзовую урну. Многоголосый говор здесь несколько стихал. Прямо против лестницы в десяти шагах от распахнутых дверей Габсбургского зала стоял регент с супругой, по правую и левую руку от них чопорно вытянулись главы гражданской и военной властей. Между входом и этой четверкой застыли обряженные во фраки детективы, сверля взглядами гостей, подходивших приветствовать правителя страны.
— Кого полагается приветствовать первым, правителя или его супругу? — озабоченно спросил впереди чей-то молодой голос. — Так ведь это как посмотреть, — донеслась в ответ чья-то солидная хрипотца. — Если рассматривать его высокоблагородие как законного наследника его величества короля, тогда по праву, распространяющемуся на коронованных особ, господина регента следует приветствовать первым, а ее высокоблагородие — второй.
Слева от профессора низенькая дама лет сорока, в лиловом туалете, то и дело вставала на цыпочки, нетерпеливо заглядывая в Габсбургский зал. — Мне все еще ничего не видно, — пожаловалась она приятельнице, отставшей от нее на ступеньку, — впереди уйма народу. Если она в лиловом, я тут же поворачиваюсь и ухожу…
— Но почему?
Стена людей поднялась еще на одну ступеньку. Профессор споткнулся и обрызганной грязью туфлей задел каблук лысого, с багровым затылком господина. — О господин профессор, и вы здесь! — обернувшись, обрадованно воскликнул лысый; он несколько картавил и говорил в нос странно высоким голосом. — Нина, обернись, профессор Фаркаш хочет поздороваться с тобой.
Профессор поклонился. — У меня плохая память на лица, — сказал он неприветливо. — С кем имею честь?
Плотный господин с багровым затылком укоризненно вскинул брови, обиженно засмеялся.
— Ай-яй, профессор, а ведь вы были у нас на званом вечере в прошлом году. На Швабской горе![20]