— Я недавно прочитал об удивительном норвежском ритуале под названием «кровавый орел», ты слышал о нем? — мне отвечают только стонами. Я сжимаю в кулак его волосы и дергаю голову вверх. — Смотри на меня, когда я говорю с тобой, Марк. Блять возьми, на чем я остановился?
— Ты собирался рассказать ему о «кровавом орле», — говорит Роан с моей стороны.
— А, точно. В норвежских преданиях он упоминается всего несколько раз, но каждый раз это происходило в отместку за убийство отца. И я подумал: «Ах, как подходит».
— Я не убивал твоего отца. Я не убивал его, — мешок с дерьмом причитает, как будто это его спасет, как будто я ни хрена не знаю, как именно умер мой отец.
— Ты прав, Марк. Ты не убивал его. Он сам себя убил. Знаешь как?
— Он… стена… — он бормочет что-то неразличимое.
— Я тебя не услышал, — я поднимаю его голову выше, надавливая на шею.
Он говорит медленно и с полным унынием. Наконец-то, блять, он понял, что умрет. Нет другого выхода. — Он поранился.
— Как? — сплевываю я, простота его ответа раздражает сильнее.
Он вздыхает. Я надеюсь, что он собирает дыхание, чтобы сказать правду без лишних слов.
— Он бился головой о стену своей камеры, пока не потерял сознание.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь бился головой о что-нибудь? Стол, дверца шкафа, что-нибудь в этом роде? — его брови сходятся вместе, он смущен, но бормочет «да». — И это громко, не так ли? Так что можно подумать, что, когда мой отец раз за разом врезается головой в чертову бетонную стену, будет шумно. Нет?
Он снова бормочет, и я, блять, больше не могу терпеть.
— Отвечай, ублюдок! Он бы наделал много шума, не так ли? — кричу я ему в лицо, и он морщится от моей ярости.
Ярость. Я был полон ею уже десять лет.
— Да, да. Он бы поднял шум, — Марк закатывает глаза, и я расстраиваюсь, что он от меня отшатывается. Черт, еще рано.
— Я бы спросил тогда, почему прошло двенадцать часов, прежде чем кто-то проверил его, но мне надоело слышать твой голос. Так что позволь перейти к делу. Чтобы выполнить «кровавого орла», нужно отделить ребра человека от позвоночника. Затем разрезать кости и кожу, чтобы вытащить легкие из тела. Понял, кровавый орел? Легкие выглядят как кровавые крылья — очень умно на самом деле.
Я протягиваю ладонь, и Финн вкладывает в нее скальпель. Все мое тело дрожит от предстоящей мести. Воздух гудит, как живое существо. Я пробираюсь к Шнайдеру, разрезаю его рубашку, открывая спину. Братья стоят рядом, словно мы Аид и три теневые головы Цербера.
Он хнычет.
— О, Боже. Пожалуйста, Господи, помоги мне.
— Надеюсь, ты молишься тому же Богу, который оставил моего отца истекать кровью в одиночестве на долгие двенадцать часов, потому что этот сукин сын никогда не отвечает на зов.
***
Локлан все еще протирает глаза от сна, проходя мимо меня. Счастливый ублюдок смог выкроить несколько часов для сна. Я был слишком возбужден, слишком высоко ценил справедливость, чтобы даже думать о сне.
— Пошли на улицу покурить.
— Ты вылил отбеливатель в канализацию? — спрашиваю я, не отрываясь от телефона.
— Да, я же не идиот.
— Хорошо. Выйду через минуту, — вряд ли в моей квартире когда-нибудь будут проводить обыск в связи с исчезновением Марка Шнайдера. В конце концов, невероятно трудно построить дело без тела, а моя бригада уборщиков — лучшая в своем деле. Тем не менее, ненужный риск — это именно та причина, по которой Шнайдер оказался в этом баке с водой после десяти успешных лет пряток.
Мы разделись на крыше и отдали уборщикам грязную одежду, переодевшись в свежую после душа с хирургическим йодом. Одного этого должно быть более чем достаточно, чтобы уничтожить любые улики, но отбеливатель, спущенный в слив душа, увеличит их количество с 99,9 до 100 процентов. И этот 0,1 процент может стать разницей между свободой или медленной деградацией в оболочку человека, которым вы когда-то были, в цементной коробке размером шесть на девять.