— Это потому, что я не из Корка, — ответил я, не в силах удержаться от того, чтобы протянуть руку и пригладить прядь ее волос. — Я родился и вырос в Дублине, — услышал я свое объяснение, заправляя непослушный локон ей за ухо. — Я переехал в Корк с родителями, когда мне было одиннадцать.
— Итак, ты Даб, — заявила она, явно удивленная этой информацией. — Джекин.
Я посмеялся над термином и отбросил один из своих. — А ты Калчи.
— Мои двоюродные братья живут в Дублине, — сказала она мне.
— Ах, да?
— Клондалкин, я думаю, — ответила она. — А как насчет тебя?
— Черная скала.
— Саутсайд? — ее улыбка стала шире, глаза стали более внимательными. — Ты прекрасный парень.
— Я кажусь тебе прекрасным? — я поднял бровь
— Я не знаю тебя достаточно, чтобы сказать. — она пожала плечами
— Ну, я не такой, — добавил я, чувствуя себя неловко при мысли о том, что она вынесла упреждающее суждение обо мне.
Мне должно быть все равно. Черт, обычно меня это никогда не волновало. Так почему я дулся из-за этого сейчас?
— Я верю тебе, — ее тихий голос прорвался сквозь мои мысли. — Ты никогда не сможешь быть прекрасным.
— И почему это?
— Потому что ты ругаешься, как моряк.
— Да, в этом ты, наверное, права, — я рассмеялся над ее рассуждениями
Она засмеялась вместе со мной, но быстро остановилась и застонала, схватившись за виски. Сожаление вспыхнуло во мне.
— Мне жаль, — сказал я ей, теперь твердым и немного тоном.
— За что? — прошептала она, казалось, наклоняясь ближе, когда она прикусила нижнюю губу.
— Что я причинил тебе боль, — честно ответил я.
Господи, мой голос даже не звучал так, как будто он принадлежал мне. Это было напряженно … грубо.
Я прочистил горло и добавил:
— Это больше не повторится.
— Ты обещаешь?
Ну вот, она снова взялась за обещания.
— Да, — сказала я, теперь уже хриплым тоном. — Я обещаю.
— Боже, — простонала она, теперь морщась. — Все будут смеяться надо мной.
Эти слова, это маленькое, блять, предложение пробудили к жизни какие-то странные, чертовы эмоции, которых я раньше не испытывал.
— Мне так стыдно, — продолжала бормотать она, опустив глаза. — Обо мне будет говорить вся школа.
— Посмотри на меня.
Она этого не сделала.
— Эй — я сделал паузу и приподнял ее подбородок большим и указательным пальцами. Как только я убедился, что снова привлек ее внимание, то продолжил: — Никто не скажет о тебе ни слова.
— Но они все видели меня.
— Никто не собирается открывать рот по этому поводу, — понимаю, что мой тон граничит с гневом, я сбавил его и попробовал снова. — Ни команда, ни тренер, ни кто-либо еще. Я им не позволю.
— Ты им не позволишь? — она моргнула в замешательстве.
— Да, — подтвердил я кивком. — Я им не позволю.
— Ты обещаешь? — прошептала она, и крошечная улыбка тронула ее распухшие губы.
— Да, — хрипло ответил я, чувствуя, что отдал бы все гребаные обещания в мире, только чтобы эта девушка почувствовала себя лучше. — Я прикрою тебя.
— Нет, ты завладел моей головой, — прохрипела она. Она посмотрела на свое тело и вздохнула. — На самом деле, я думаю, что ты разрушил все во мне.
Спасибо, черт возьми, за это, потому что ты прямо сейчас разрушаешь меня целиком, подумал я про себя.
Господи, откуда, черт возьми, это взялось? Отбросив эту мысль, я остановился на более безопасном:
— Я попрошу своих людей позвонить вашим людям, чтобы обсудить законопроект, — прокомментировал вместо этого.
Это вызвало у нее улыбку, настоящую улыбку, не застенчивую или маленькую. Это была мегаваттная улыбка, честное слово.
Она была просто чертовски хорошенькой.
Я ненавидел это слово, «хорошенькая» — это слово для слабаков, употребляемое женщинами и пожилыми людьми, но именно такой она и была.
Черт возьми, у меня было чувство, что ее красивое лицо будет запечатлено в моем сознании на очень долгое время. Но по-настоящему меня поразили эти огромные глаза, и у меня возникло безумное желание погуглить таблицы цветов глаз, чтобы понять, какой гребаный синий цвет у нее в глазах.
Я сделаю это позже, решил я. Жутко или нет, мне нужно было знать.
— Итак, — я попытал счастья, спросив, — это твой первый день?