Я уже готова свалиться от бессилия (за эти сутки я ничего не ела и не пила), как меня дёргают за цепь кандалов и только это спасает меня от встречи лицом с землёй. Мыслей в голове нет, только пустота. Слабость и смирение. Пусть делают, что хотят. Всё равно я сейчас не живее куклы.
Кляп из рта исчезает. Для это мало что решает — сил на крик больше нет.
Меня практически волоком дотаскивают до какого-то сарая и бросают на сено. Зрение постепенно возвращается. Рядом со мной приземляется какой-то мальчишка. Совсем тощий и рыжий. Рекиец. Редкий товар — по слухам, рабы из других стран Сеяра всегда ценятся выше.
Нам бросают бурдюк с водой, и мальчишка жадно подхватывает его. Напившись, внезапно подносит и к моим потрескавшимся губам. Я пью, захлёбываясь водой. Жадно и много. Потом вода вдруг исчезает, зато сознание чуть проясняется.
Местность для меня незнакома. Чуть поодаль сарая, рядом с которым мы сидим, располагается ещё один побольше. Судя по заржавевшим и разбросанным вещам, нас привезли на заброшенную лесопильню.
Нам не дают больше времени опомниться: снова поднимают на ноги и заталкивают в сарай. Внутри приятно пахнет сеном. Кандалы пленников сковывают единой цепью, которую вешают на высокий (почти до крыши) железный столб. Бросают несколько буханок хлеба и уходят, запирая нас на засов снаружи.
Мы сразу набрасываемся на хлеб и мне достаётся довольно приличный кусок. Желудок урчит, радуясь пище, только я боюсь, как бы меня не вырвало. Ем аккуратно, попутно размышляя над нашим положением. Возможен ли побег? Через какое-то время ответ на этот вопрос отыскивается: невозможен. Столб невозможно даже покачнуть, а каким-либо другим образом отцепить цепь ни у кого не получается. Зато у меня выходит рассмотреть пленников, пока не стемнело и через щели в стенах сарая ещё пробиваются лучи солнца.
Кроме меня схватили ещё семь человек разных возрастов. Узнаю старуху, что гладила меня по спине. Она мне улыбается, и я ей неуверенно киваю в ответ.
Ей помогает сесть на сено мальчишка-рекиец. Рядом уже растянулась девушка чуть старше меня с золотистой кожей. Она лохматая, но лицо её чистое и красивое. Мужчина средних лет держится от нас подальше. От него неприятно пахнет мочой. Ещё двое пленных — мальчик с девочкой чуть младше меня. Наверное, они брат и сестра. У них светлые волосы, которые напоминают мне приёмную мать. Последний пленник — смуглый худой парень, что смотрит на меня коршуном. Мне становится не по себе.
Усталость даёт о себе знать, и я проваливаюсь в беспокойный сон. Мне чудится, что я вновь несусь в лес в тот злосчастный день, а когда возвращаюсь — меня обвиняют в поджоге. Заковывают в цепи и ведут на пустырь, чтобы свершить правосудие. Я вижу хмурый взгляд Джона. Замечаю в толпе Николь — и та смотрит на меня с укором. Хочется крикнуть во весь голос, что я не виновата, но в этот момент всё исчезает. Зато появляется огонь, и я вижу, как Мелисса и Эрнест тянут ко мне свои горящие руки.
Просыпаюсь с криком, который больше похож на хрип. Давно мне не снились кошмары. Кажется, теперь их стало на один больше.
Из-за моего крика некоторые пленники просыпаются и смотрят на меня непонимающими сонными глазами.
— Простите.
Своего голоса я не узнаю — он стал таким хриплым и чужим, что я уже начинаю волноваться: не сменила ли я случайно свою внешность?
Дар я контролировать, к сожалению, практически не умею. Единственное, что в моих силах — сделать движения полностью бесшумными. Чтобы изменить свою внешность мне надо здорово испугаться.
В первый год жизни в приёмной семье я часто сразу после пробуждения бросалась к зеркалу чтобы удостовериться в том, что моя внешность не поменялась. Позже я поняла, что обратно вернуть своё лицо мне не по плечу. Тогда я просто осторожно убрала воспоминания о своей истинной внешности в дальний уголок сознания и больше их не трогала.
Сейчас же мне остро захотелось увидеть своё отражение. Но прежде, чем я бездумно вскочила на ноги, та самая старуха вновь гладит меня по плечу, приговаривая:
— Бедняжка, вчера так долго плакала.
Это меня немного отрезвляет. Получается, всё в порядке: она меня узнала!
— Ага, мы все тут бедняжки! — ворчит вонючий мужик. — Заткнитесь и спите. Возможно, это последний отдых в нашей жизни. Тебе, бабка, терять нечего, а вот остальным сочувствую.
Говорит он с явным Вэльским выговором и когда раскрывает рот, то он него несёт прокисшим молоком. Я морщусь и отворачиваюсь, свернувшись клубочком. Старуха тоже замолкает, заворочавшись на сене. Почти самого утра я лежу, уставившись вперёд, лишь на пару часов проваливаясь в дрёму.