Жалкая попытка пошутить. Еще раз приношу свои извинения. Я никогда не отличался остроумием.
Возможно, будет лучше сразу предупредить тебя, что ты не сможешь вспомнить события, которые я собираюсь тебе описать. Последние несколько месяцев твоей жизни будут стерты из твоей памяти, как начисто вытертая классная доска. Небольшие следы воспоминаний останутся в твоих снах, но в лучшем случае то будут размытые фрагменты. Через несколько десятилетий некоторые из них вернутся, но туман, окружающий твои последние месяцы жизни перед тем, как ты стала Вампиром, останется. Я не знаю, почему эта особенность существует, но она существует, и она причинила мне много боли и смятения, когда я впервые обратился, проснувшись в холодной, грязной тюремной камере на самом северном краю суровой Сибири.
С тем мертвым телом, таким серым и неподвижным на койке рядом со мной, отчетливо источающим запах разложения.
Этот опыт был, мягко говоря, травмирующим.
Отчасти поэтому я и решил записать все это для тебя. Я хочу, чтобы ты вспомнила свою жизнь, вспомнила, кем была до своего Обращения в того, кто читает это сейчас, чьи глаза стали намного острее, чей слух намного яснее, чье обоняние так удивительно остро.
В того, кто больше никогда не познает тягот болезней. В того, кто никогда не состарится и не умрет.
Но больше всего я хочу, чтобы ты помнила меня. Я хочу, чтобы ты узнала меня, и нашу историю, и то, как у нас появилось наше «мы».
Чего ты, конечно же, не сделаешь. Ты не можешь. И вот почему в глубине души я рад, что уйду, когда ты проснешься, как твое новое, высшее «я». Потому что смотреть, как ты открываешь глаза и тупо смотришь на меня, без огня, смеха и желания, которые я так нежно лелею, было бы судьбой гораздо худшей, чем смерть, и такой, которую я не смог бы вынести.
Позволь мне представиться. Меня зовут Роман Ильич Иванеску. Я появился на свет в Москве 27 сентября 1891 года, во время страшной грозы. Моя мать была румынской цыганкой, отец — русским крестьянином. Я высокий, темноволосый и не особенно красивый, хотя ты честно уверяла меня в обратном.
Я — твой Создатель.
Я человек, который спас тебе жизнь.
19:42
Балет Нью-Йорка не был тем местом, которое я себе представлял, но после того, как я отведал твоей крови, влюбился в тебя, нарушил конфиденциальность, прочитав каждое слово в твоей медицинской карте и обнаружив с помощью обширных интернет-исследований, что ты не только являешься солисткой указанного балета, но следующим вечером будешь танцевать па-де-де под Концерт № 1 Чайковского для фортепиано с оркестром, я быстро принял необходимые меры, чтобы заполучить заветный билет.
Я тщательно оделся в свой лучший костюм, запонки блестели, галстук был идеально завязан, туфли начищены до зеркального блеска. Я приехал на два часа раньше. Я занял свое место — в центре напротив сцены, в первом ряду — и сидел там, дрожа, как голодный пес, охваченный самым изысканным предвкушением.
Вообрази же мое изумление.
Большую часть своих 122 лет я был удовлетворенно одинок, странник и одиночка по натуре, врач, ставший диссидентом, ставший ночным охотником, который преодолел некоторые чрезвычайно жестокие побуждения высасывать жизнь из снующих мимо людей, чтобы создать для себя более этически чистое существование. Я был одинок, но лишь изредка довольствовался книгами, музыкой и долгими философскими дискуссиями с моим единственным другом, Одайром Онанди Делисом, ночным уборщиком в больнице. Родом с маленького Карибского острова Виргин-Горда, Одайр, хотя и был молод по человеческим меркам, был удивительно глубоким, почти неиссякаемым источником мудрости. Гедонистический, богемный рассказчик, у которого было столько любовниц, сколько у него было пальцев на руках и ногах, Одайр никогда не переставал удивлять и развлекать меня, и, если у него и было какое-то представление о том, насколько мы действительно разные, он никогда этого не показывал.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Роман? — спросил он меня в тот четверг вечером, толкая швабру по лаборатории, всего за несколько минут до того, как я впервые отведал изысканный эликсир — твою кровь.