— Ни хрена себе. — Я отрицательно качаю головой. — Я не смогу это надеть.
Она хмурится.
— Почему нет?
— Ну, для начала… — я ломаю голову, ища причину, кроме той, что буду чувствовать себя идиоткой. — Я не побрила ноги.
Она щелкает запястьем, жестом предлагая мне двигаться дальше.
— Тогда поторопись и сделай это.
Я нервно ковыряю ногти.
— Я, гм, не захватила с собой бритву.
Она смотрит на меня в замешательстве и вдруг расслабляется.
— О, я понимаю. Ты никогда не делала ничего подобного раньше, не так ли?
Скрещиваю руки на груди, чувствуя нелепую неловкость.
— Что именно?
— Не брилась. Не красилась, — она протягивает мне красное платье. — Одевайся.
— Я никогда по-настоящему не заботилась о своей внешности и никогда не увлекалась девчачьими штучками. — Я замолкаю, чувствуя себя ненормальной. — И знаешь, довольно трудно просить мою маму Линн показать мне, как наносить макияж и все такое прочее, когда я знаю, что она, вероятно, просто посмеется надо мной и скажет, как нелепо, что я думаю, что это поможет моей внешности.
Как в тот единственный раз, когда я попросила ее купить мне платье. Мне было двенадцать, и у нас намечались танцы в седьмом классе. Я решила принарядиться, так как слышала, что большинство девушек так и делают.
Линн рассмеялась, когда я спросила.
— Не говори глупостей. Ты будешь ужасно выглядеть в платье, — сказала она.
Я с трудом сдерживала слезы.
— Думаю, мне следует попытаться принарядиться. Я имею в виду, все остальные в моем классе так и сделают.
Она повернулась ко мне с мертвенно-серьезным выражением лица.
— Изабелла, я собираюсь сказать тебе кое-что, что тебе не понравится. — Она заколебалась, словно раздумывая отступить. — Ты слишком неуклюжа и невзрачна, чтобы наряжаться. Тебе следует просто придерживаться свободных джинс и толстовок. Они лучше подходят твоему типу телосложения.
Когда я об этом вспоминаю, то невольно задаюсь вопросом, было ли это отправной точкой для моей одержимости широкими джинсами и толстовками. Конечно, я носила их и раньше, но не потому, что чувствовала необходимость. Я просто не знала, как подобрать одежду. Кроме того, их было удобно носить, когда я играла в баскетбол.
После того, как Линн сказала мне это, я почувствовала, что должна одеваться в мешковатую одежду, как будто я была недостаточно хороша, чтобы одеваться красиво.
Что, если это и есть настоящая причина, по которой я много чего делаю? Что, если моя общая странность была создана из-за того, что Линн сказала мне. Например, когда она сказала, что никто не хочет со мной дружить, потому что я слишком странная. Что, если я перестала пытаться завести друзей, потому что поверила, что никто не захочет познакомиться с такой, как я?
Жалость на мгновение вспыхивает в глазах Индиго, но взгляд быстро исчезает, когда решимость заполняет ее лицо. Она пересекает комнату, открывает мини-холодильник и берет бутылку вина. С помощью открывашки она вынимает пробку и делает большой глоток прямо из бутылки.
Боже, если бы Линн была здесь, у нее случился бы припадок из-за отсутствия манер, которое Индиго показывает прямо сейчас.
Когда я колеблюсь, Индиго говорит:
— Нам не нужно быть крутыми.
— Я колеблюсь не поэтому. — Вздохнув, я хватаю бутылку, делаю глоток и возвращаю ей вино.
Она отставляет бутылку в сторону, хватает меня за руку и тянет к двери ванной.
— Что мы делаем? — Спрашиваю я, спеша за ней.
— Я дам тебе небольшой урок. Но делай заметки, потому что я сделаю это только раз.