Глава 5
Я бы могла назвать кабинет ректора весьма уютным, если бы пришла сюда по доброй воле и собственному желанию. А не под конвоем в виде декана и её жесткого взора.
Конечно, не совсем понятно каким боком к выходке Марка приплели и меня. Надо было стоять и молчать в тряпочку, но поздно.
Уже сижу перед ректором и нервно перебираю пальцами ремешок от сумки, уткнувшись глазами в пол.
«Меня же не отчислят? Нет?» — так и хочется запричитать, заглядывая в ректорские глаза.
Но такой мандраж охватывает, по всей видимости, только меня. Марк, сидящий рядом, уж совсем не походит на того, кто хоть как-то переживает о происходящем.
Вальяжно восседающий в кресле с широко расставленными на полу ногами и скучающий взгляд ясно намекают: он вообще не парится.
— Громов, — вздыхает ректор, протирая свою блестящую лысину платочком, — я даже удивлён. Ты продержался целую учебную неделю без приколов. А теперь у тебя и сообщник имеется, — подбородком указывает в мою сторону. — Да ещё какой. Первокурсница!
Я сжимаюсь под ректорским взглядом в комочек. Даже с внешностью добродушного пухляка Павел Петрович все равно вселяет в меня напряжение. Не хотелось каких-либо проблем в дальнейшем. Я бюджетница и рассчитываю на безнапряжное существование в университетских стенах и место в общаге, как никто другой.
— Так ради этой девочки все и затевалось, — хмыкает Марк, скрещивая руки на груди. — Как мужчина, Павел Петрович, вы должны меня понять. Бьюсь за внимание это барышни как могу.
Громов загадочно косится на меня, а его чёрные глаза из-под густых бровей просто прожигают взглядом. Мои щеки вмиг становятся как один сплошной ожог.
— А нельзя знаки внимания выражать где-нибудь за пределами университета, а? — ректор монотонно постукивает ручкой по столу и поочерёдно смотрит то на, густо краснеющую, меня, то на Марка.
И тот протяжно вздыхает.
— Так не выходит, Павел Петрович. На звонки не отвечает, в кино приглашаю - не идёт. Даже просто прогуляться не соглашается.
— А, может, ты банально ей не нравишься, Громов? — Павел Петрович иронично прищуривает глаза.
— Может, — ещё тяжелее вздыхает Марк, а потом поджимает губы и смотрит на меня, растерянно моргая пушистыми ресницами. — Не нравлюсь, да?
Только вот в его глазах целая пляска бесноватых огоньков. Мне очень хочется стукнуть Марка чем-нибудь по темноволосой макушке. Например, вот статуэткой в виде совы, стоящей на столе у ректора. Но краснея с каждой секундой ещё больше, лишь выдавливаю из себя натяжное и какое-то неправдоподобное:
— Нет.
Отворачиваюсь от сканирующих меня до молекул глаз Марка и делаю вид, что рулонная штора напротив ничуть не хуже картины Рембрандта. Ну и кто он после этого? Нахал!
— Усек, Громов? Не нравишься ты девушке. А мне не нравятся твои выходки, — цокает ректор. — Что будем делать?
Слышу как Марк шумно и с наигранной тоскливостью выдыхает:
— Я буду залечивать свое разбитое мужское горячее сердце. А вянущие цветы в холле станут мемориалом моей неразделенной любви...
Боже! Громов! Ну хитровыделанный гад! Я не выдерживаю. С силой закусываю щеку изнутри и утыкаюсь носом в свое плечо, пряча подступающие раскат смеха.
— Марк, я серьёзно. К нам приехала проверка, мне не до твоих выходок, — лояльный Голос Павла Петровича мгновенно меняется на жесткий. — Мне не очень хочется начинать звонить твоему отцу.
На этих словах моё любопытство берет верх. Я бросаю осторожный взгляд на Марка, лицо которого на секунду становится вне эмоций, а в его глазах вспыхивает недовольство. Но он в прямом смысле проглатывает выпад ректора про звонок отцу: кадык на его крепкой шее дергается вниз. На какое-то мгновение мне кажется, что Марк напрягся. Но уже через секунду все напряжение в его лице и позе испаряется.
— Звоните, — расслабленная ухмылка касается губ Марка. — Я же такое жуткое преступление совершил...