Катрина вдумчиво кивает:
– Более чем.
– У вас есть человек, который вам поможет? – Клэй с ухмылкой рассматривает свой блокнот, вписывая что-то. Бишоп оглядывается на Леви, но не успевает поймать его взгляд – Аккерман говорит быстрее неё.
– Есть. Уж не беспокойтесь.
Клей расслабленно смеётся:
– Значит, точно жить будете. Я ещё приду перед отбоем, с обходом. Приятного вам вечера… – врач кивает поочерёдно сначала пациентке, потом Леви перед тем, как выйти за ширму. – Капитаны.
Катрина говорит вслед «спасибо», но Клей уже не слышит, вливаясь в перипетии лазарета.
Приглушённый золотистый свет прикрытых керосинок окутывает обоих. Извилистые тени пляшут по стенам, растекаясь и собираясь вновь призрачной дымкой. Леви медленно ведёт пальцами по её волосам, перебирает волнистые прядки, едва улыбаясь. Как мало оказывается нужно для счастья: просто быть рядом. Снова быть рядом.
Но когда Бишоп пытается приподняться его голос наливается наигранной строгостью:
– Тц, не елозь. Клей сказал, что тебе только с завтра можно вставать. – Замечая, как Катрина уязвлённо насупилась, Аккерман уступчиво делает поблажку, мягко целуя её в висок: – Извини… Просто побереги себя, хорошо? Если захочешь чего – говори, я принесу…
Его неторопливый голос, близость, тёплые объятья, извинения – Кáта не знает, от чего распарено млеет больше. Сердиться на Леви оказывается вдруг невыносимо тяжко, практически невозможно: на душе становится так легко, будто никаких кошмаров дня не было и в помине. Женские ладошки потеряно скользят по его грудине, ласкают шею и останавливаются на щеках.
Она всматривается в голубо-серые омуты, словно пытаясь навеки запомнить этот блеск. Кáта разлепляет пересохшие губы и едва слышно выдыхает:
–У тебя такие нежные глаза… – Аккерман замирает, на мгновение переставая дышать. Голос ли, интонация или открытая уязвимая улыбка, появляющаяся на её лице, но это выбивает из колеи.
И Леви улыбается в ответ:
– Воруешь мои реплики?
– Совсем немного… – он наклоняется ближе и будто в забытье целует лоб, брови, трепещущие веки, кончик носа и щёки и уголки губ. Отчаянно, но с радостной горечью, будто сердце заискивает, напоминая о дождевом мороке и поле, крови и загнанной лошади. Однако короткий болезненный выдох действует отрезвляюще. Леви отстраняется, мысленно приказывая себе унять неуместный пыл, и осторожно всматривается в родное лицо. Есть более насущные дела, намиловаться с ней он всегда успеет после.
– Доверишь мне ухаживать за твоими швами? – Катрина чуть морщится, поджимая губы. Полумраку не удаётся скрыть от Леви, как зелёные глаза поблёскивают от пелены слёз. – Кáта?
Она сдавленно выдыхает, жалея, что не может провалиться под землю:
– Знаю, мы говорили об этом, но когда всё доходит до дела… Леви… неужели тебе не будет противно?
– Что?
– Или неприятно, – поспешно исправляется Бишоп. – Видеть шрамы на моей коже… То есть, да, они были и раньше на спине, руках, бёдрах, но то мелкие, а теперь ведь прямо на животе, это же…