— Представляете себе, вот незадача, нигде нет кофе, — сказал он, плеснув коньяку женщинам в чашки.
Часть мяса Айтор отложил на завтра, рассчитывая, что на таком холоде оно не успеет испортиться, и к мясу добавил полбуханки хлеба, который выменял на очки одного сбитого итальянского летчика. Вполне вероятно, что эти очки раз двадцать переходили из рук в руки, пока не попали к нему, и продолжат свой путь по белу свету и дальше, пока где-нибудь не разобьются.
Карме отказалась от мяса, сказав, что поломает себе зубы, пока жует эту подметку, и отдала свой кусок Росер. Потом она стала обдумывать, как бы ей ускользнуть от своих спутников и навсегда исчезнуть под покровом ночи. Из-за холода она чувствовала себя все хуже, ей было трудно дышать, каждый вдох вызывал кашель, в груди у нее болело, она задыхалась.
— Вот бы у меня случилась пневмония, тогда бы все разом и кончилось, — прошептала она.
— Не говорите так, сеньора Карме, подумайте о ваших сыновьях, — ответила Росер, услышав эти слова.
«А еще неплохо было бы умереть если не от пневмонии, то замерзнув в ночи», — подумала про себя Карме; она где-то читала, что так умирают старики на Крайнем Севере. Разумеется, ей хотелось узнать, кто родится, внук или внучка, но это желание растворилось в сознании, словно сон. Главное, чтобы Росер добралась до Франции живая и здоровая, там родила ребенка и воссоединилась с Гильемом и Виктором. Карме не хотела быть обузой для молодых; в ее возрасте она для них — лишний груз, без нее Айтор с Росер доберутся до места быстрее и легче. Росер, видимо, разгадала ее намерения, потому что неусыпно следила за ней до тех пор, пока ее саму не свалила усталость и она не уснула крепким сном. Девушка не слышала, как Карме выбралась из коляски, бесшумно, словно кошка.
Айтор первый заметил, когда еще было темно, что Карме нигде нет; он не стал будить Росер и отправился на поиски в одиночку; повсюду, куда бы он ни шел, он видел страдающих, несчастных людей. Чтобы ненароком ни на кого не наступить, он освещал себе дорогу фонарем; он понимал: Карме передвигается с трудом, так что далеко уйти она не могла. Рассвет застал его по-прежнему бродившим среди скопища людей и узлов с пожитками; он выкрикивал ее имя, и оно смешивалось с другими именами женщин и мужчин, он слышал, как то же, что и он, делают другие люди, потерявшие своих родственников. Какая-то девочка лет четырех, с хриплым от плача голосом, насквозь вымокшая, посиневшая от холода, ухватила его за ногу. Айтор вытер ей нос, сожалея, что не захватил с собой ничего теплого из одежды, и посадил ребенка себе на плечи, рассчитывая на то, что кто-нибудь узнает ребенка, но никого не трогала чужая судьба.
— Как тебя зовут, красавица?