Он пошевелился, как будто собирался встать, и паника пронзила тёплую дымку, медленно затмевающую её мысли. Он уходил? Он не мог уйти. Она должна была сказать ему, должна была заставить его остаться…
Боги, она не хотела делать свой последний вздох в одиночестве.
Только не снова. Бессмысленная мысль пробилась сквозь туман. Не дай мне снова умереть в одиночестве.
Затем он появился снова, тенью нависнув над ней. Он ладонью обхватил её щеку, его голос был нежным, несмотря на разочарование, исказившее его расплывчатое лицо.
— Я не могу перенести тебя в таком состоянии на руках. Я собираюсь позвать врача и вернуться обратно, хорошо? Мне нужно, чтобы ты продержалась, пока я не вернусь. Ты помнишь, как это делается?
Она пошевелила губами, но не издала ни звука.
Его хватка на ней усилилась.
— Ты ставишь себя на якорь. Найди свой якорь и держись. Скажи мне, когда он у тебя будет.
Она не могла. Её голова начала опускаться….
— Сорен!
Он поймал её и заставил посмотреть на него, его голос дрогнул, когда он провёл большими пальцами по её щекам.
— Давай, скажи мне, когда он у тебя будет.
Она кивнула, едва заметно опустив подбородок.
Он смахнул случайную слезу с её щеки, его губы дрожали, когда он попытался и не смог ухмыльнуться.
— Это было слишком быстро. Скажи мне, что это такое, или я тебе не поверю.
Заставьте их говорить. Их всех учили, что нужно делать, чтобы раненые продолжали сражаться. Она и не подозревала, что это так раздражает. Так тяжело.
Вспышка рыжих волос, которые не были её собственными. Мальчишеские голоса выкрикивают её имя, руки хватают её и перекидывают через плечо, а она визжала от восторга.
— Летняя ярмарка.
Боги, это был её голос? Похоже, она уже была на полпути к тому, чтобы стать призраком.
— Я… мне шесть. Мои братья играют со мной в прятки.
Он выдохнул и кивнул, наклоняясь, чтобы запечатлеть последний страстный поцелуй на её лбу.
— Держись за воспоминание. Я сейчас вернусь.
Он не вернётся вовремя. Она знала это. Он, вероятно, тоже так думал.
— Не надо.
В свете костра выражение его лица было измученным, лицо в полосах сажи, щетина запеклась от крови из открытой раны на щеке. Старый бог, потерянный мальчик, плакальщик, который слишком поздно пришёл на погребальный костер.
Красивый.
Он сжал её руки, затем позволил им упасть.
— Я сейчас вернусь.
Она не могла этого сделать. Она не могла позволить ему уйти, не могла умереть холодной, потерянной и одинокой.
— Элиас. Не уходи.
Но он уже исчез, его тень сменилась звёздами, тысячами и тысячами сверкающих полос, натянутых по небу, как занавески на каркасе кровати, как волны, выбрасываемые на берег из разбитых раковин.
Волны. Ракушки. Вещи, о которых она читала только в сборниках рассказов, но здесь, в этом промежутке между жизнью и смертью, она могла представить их: мерцающие цветные кусочки, усеивающие береговую линию, вода, живущая собственной жизнью, набрасывающаяся на сушу, пожирая всё на своём пути, прежде чем отступить обратно в глубины.