Так странно. Раньше все это значило много.
А теперь совсем ничего.
Я выпрямляю спину и поправляю блузку. Тонкая ткань никак не хочет заправляться, а оторванные на груди пуговицы открывают отвратительные красные пятна.
Не сейчас. Моей выдержки не хватит на долго.
Плюнув на пуговицы, я завязываю блузку и подбираю с пола пиджак.
— Это ты его? — поворачиваюсь к потирающему челюсть Шершневу, что стоит за моей спиной.
Словно я куда-то убегу. Или Паша рискнет хотя бы дернуться в мою сторону.
Шершнев молчит и отворачивается.
Ответ мне не нужен. Он был написан на его лице.
Все это, конечно, очень благородно. И завтра я буду очень рада, что Шершнев оказался рядом. Но сейчас я не чувствую абсолютно ничего.
Подхватив один из разбросанный по полу чистых листов, я вынимаю из сумки ручку. Затем поправляю пиджак и уверенным шагом оказываюсь возле Паши.
Кладу находки на стол и прижимаю к полированной поверхности.
— Если ты вдруг своей больной головой надумаешь доложить в министерство труда, рассказать о произошедшем хотя бы одной живой душе или окончательно тронешься и пойдешь в полицию — я тебя размажу, понял?
Паша недоуменно смотрит то на меня, то на лист бумаги.
— По-моему у тебя поводов пойти в полицию больше, — выдает он и болезненно морщится. — Не буду я заявлять на Шершнева, я же не больной.
Вздыхаю и равнодушно киваю. Плевать на все.
Внутри такая тишина, что хоть волком вой.
Пустота, что распирает изнутри. Вот-вот взорвусь.
А Паша подносит к лицу руки и растирает покрытую кровью кожу. Сейчас замечаю. Разбитую бровь, пунцовый синяк на скуле. И повернутый неестественным образом нос.
Досталось.
Только мне от этого не горячо, не холодно.
— Лен, я не хотел. Я знаю, что ты не простишь, но…
— Сейчас я не буду заявлять на тебя только из уважения к отцу и Шершневу, — обрываю и нервно обнимаю себя руками и тру предплечья, разгоняя вернувшуюся дрожь. — Они не заслужили полосканий имени компании. Финансовый директор — насильник. Это перебор.
Паша смотрит на лист бумаги и тянет пальцы к ручке.
— Бывший финансовый директор, — говорит он, а скрежет стержня по гладкому листу вызывает приступ мигрени.
Сжимаю виски пальцами и судорожно сглатываю.
— А это не важно. Для репутации одинаково, — гул в голове нарастает и я отшатываюсь от стола в сторону. — Будь другом. Придумай сам что-нибудь для HRов. Чтобы у Олега Константиновича потом с Наташей лишних конфронтаций не было. Им еще на пару мне нового шефа искать.
— И клининг вызвать не забудь, — раздается из-за спины.
Пиджак Шершнева ложиться мне на плечи теплой успокаивающей волной. Он кутает меня в него, словно в одеяло.
Запахиваюсь сильнее и втягиваю знакомый запах.
— Я позвоню тебе, — Паша поднимает глаза, но смотрит мне за спину. — На счет махинаций.
— У тебя созрело чистосердечное? — рычит Шершнев мне в затылок.
Павел Андреевич тяжело вздыхает, а я жмусь к Шершневу, как к единственному источнику тепла.
Зачем все эти обсуждения сейчас? К чему? Неужели нельзя найти времени более подходящего?
Не понимаю. Хочу домой.
— Олег, я этой компании десять лет отдал…
— Не сейчас — обрывает Пашу Шершнев и тянет меня к выходу, словно прочитав мои мысли. — Позвонишь и расскажешь.
Мне кажется, что получается идти вполне прямо и спокойно. Разве что пятки то и дело сползают в бок, да ноги подкашиваются.
До первой лестницы.