— И до этого ты мне предлагаешь делать вид, словно ничего не произошло?
Я сама не верю, что произношу эту блажь всерьёз. Я просто не понимаю, как до Матвея не доходит, что дело не только в беременности, но ещё и в том, что измена — это измена.
— Нет. Я просто пытаюсь сделать так, чтобы ты никак не пострадала…
— А дальше, что будет Матвей? — страшась, задаю вопрос. — Что, если ребёнок все же твой?
Видимо, эта идея даже не приходила Матвею в голову, потому что он замирает и смотрит на меня ледяным взглядом, словно препарируя.
— Ничего не будет. Я отберу ребёнка или буду помогать материально. Но между мной и тобой ничего не изменится… — холодно, словно вбивая в меня по гвоздю, чеканит муж и меня накрывает.
— Нет, Матвей! Ничего не сможет быть как прежде. Я не буду с тобой и твоим нагулянным ребёнком. Я не собираюсь жить и знать, что где-то там муж оставил своего сына и сможет поступить так ещё раз! — я подскочила и отошла от Матвея, безопасное расстояние, чтобы не начать лупить по аристократичному лицу.
— Такого не будет, — от холода голоса всё индевеет. Матвей встаёт. Приближается медленно, словно пробуя на крепость мои нервы. Он подходит близко и цепляет пальцами мой подбородок. — Я никогда не оставлю тебя. Ты моё солнце. Мой воздух. Смысл мой. И я не оставлю тебя…
Мои губы подрагивают, и мне кажется, я вот-вот зайдусь слезами и криком. Но я терпеливо жду продолжение.
— А если ты не перестанешь упрямиться, Ксюш, я сделаю всё возможное, чтобы ты была со мной.
Я бью Матвея по руке и отшатываюсь.
— Свяжешь и утащишь меня? Посадишь под арест? Что?
Голос вибрирует от крика, я перехватываю горло, потому что оно саднит.
— Ксюша, — тихо, но от этого ещё более жутко, говорит Матвей. — Не заставляй меня идти на крайние меры. Разве ты не понимаешь, что зависима от меня. Разве ты не понимаешь, что как только мне надоест игра в догонялки, я просто заблокирую твои карты. Это будет вынужденная мера, да. Но ты пойми, если через месяц мы не заберём заявление из загса, я буду вынужден надавить на тебя деньгами.
До меня медленно доходит, что Матвей мне угрожает, и со злости, с психа, от обиды я кричу на весь дом:
— Да чтоб ты сдох!
Глава 19
Я орала так, что охрипла. Из цензурного в моих криках было только одно слово: «Сдох».
Меня била крупная дрожь, а по лицу стекали злые слёзы. Я хотела, чтобы Матвей понял наконец, что все происходящее сравнимо со смертью. Я умерла в тот момент, когда услышала слова его любовницы. Я подыхала сейчас, когда не увидела двух полосок.
Я труп.
Который продолжает существовать, реагировать на раздражители, такие как палочка, которой тыкали в глаз. Не более.
А Матвей…
Он сжимал кулаки. Он держался до последнего моего крика, который прозвучал осипшим эхо.
Глаза подернулись дымкой слез.
Не мои.
— Я. Тебя. Услышал.
Обрывки слов ещё звенели у меня в ушах. Но звуки удаляющихся шагов не могли перекрыть холодный, полный решительности голос Матвея.
Я сползла по стенке на пол и обхватила себя руками. Истерика раскатывалась волной по телу. Я приоткрывала пот, выдыхала и не могла проронить ни звука. А с улицы раздался визг шин.
Меня не отпускало. Меня накрывало все сильнее и сильнее. Меня ломало и выворачивало наизнанку.
Мне было больно. Хотя мертвецам не присуща боль.
Я сидела на полу и цеплялась пальцами за гладкий ламинат, у которого со временем появились вздутые бугорки на стыках. Об них я обламывала ногти. Чтобы следом упасть лицом в пол и поджать под себя ноги. Обхватить их руками. Стянуть все силы, которые оставались, лелея внутри себя пустоту, где никогда не окажется ребёнка.
* * *
Он.
«Чтоб ты сдох».
Эта фраза звучала набатом в голове, и я понял, что это реально лучшее, что могу сделать для Ксюши.
Таким как я не место в жизни.
Полный урод. Моральная гнида. Испаскудил все до чего дотянулся. Оттолкнул единственную, которая верила в меня всегда. Выжег в душе Ксюхи все самое лучшее. Оставил после себя дыру, которая не зарастёт никогда.
И правильно. Лучше сдохнуть.