Семь ароматов — семь флаконов: «Снежный ветер», «Опьяненные губы», «Валентина», «Звезда», «Мечтанье», «Как поют соловьи». Сейчас я поглощена первыми духами — «Снежным ветром». Думаю, поместить «ветер» в колбу с серебристой наледью. А сами духи, пахнущие снегом, белыми холодными цветами, хочу наполнить сверкающими снежными блестками. Причем, мое ноу-хау, блестки будут в течение примерно получаса оставаться на надушенных местах. Представь, мочки ушей, шея, кончики пальцев ароматно сверкают. Потом снежинки тают. Как?! — наклонилась она к Фролову, увлеченная своей идеей.
Он залюбовался Валентиной.
— Ты сама, как снежная блестка, — вырвался неожиданно комплимент. — А вообще, интересно.
— И, самое главное, воплотимо. — Валентина понизила голос до шепота: — Никому еще не показывала и не покажу до презентации. У меня уже есть пробный образец. Почему тебе? Почему не кому-нибудь другому? — спросила она сама себя. — Потому что только ты сумеешь их оценить и понять!
Она достала из сумочки серебристый мешочек, развязала его и вынула флакон в виде колбочки с длинным узким горлышком и широким дном, в котором бился, загнанный туда женской хитростью, сверкающий блестками ветер.
Сергей вздрогнул. Он наяву увидел воплощение своей картины. «Да ведь это колдунья из алхимического кабинета!»
Валентина вынула пробку в виде снежинки и прикоснулась средним пальцем к горлышку, чуть наклонив флакон.
— Вот, смотри, — сказала она. На ее пальце алмазной россыпью сверкали крохотные снежинки. — Она рассмеялась. Коснулась руки Сергея, оставив на ней несколько блесток.
«Так, значит, это она, та, которую я нарисовал, но, не узнав, принялся искать. Значит, мы встретились вновь…»
— «И я с руки моей не смою, Кармен, твоих духов!..»[3] — с едкой насмешкой вдруг проговорила Валентина.
Фролов внутренне рассмеялся над собой: «Такие женщины не прощают. Они снисходят…»
— Или ты все-таки смыл духи своей Кармен? — уже хохотала, запрокинув голову, Валентина, зло, уничижающе. — Впрочем, уверена, она-то и духами не пользовалась. Предпочитала натуральные ароматы… Плотский угар, экстракты похоти, пот, смешанный с театральной пылью… Теперь даже и не театральной. Что-то не слышно имени актрисы Лебедевой.
Сергей отвел взгляд и нехотя оглядел мраморный фонтан, бьющий посреди зала.
— Примитивно, Тина, — сказал он. — Ты хотела похвалиться, тебе удалось. Ты хотела посмеяться над моим былым увлечением, тебе это тоже удалось. Теперь я свободен? — устремил он на нее недобрый взгляд.
— Не угадал. Ничего этого я не хотела. Все само собой вышло. Не обижайся! Я же тебе говорила: первый порыв был проехать мимо, а потом, наверное, это все-таки колба. Я ее с картины в жизнь перенесла, и никто этого не сможет оценить так, как ты.
— Что ж, ты молодец. Красивее, чем раньше. Богатая, деловая и увлеченная.
Валентина, задумавшись, кивнула, но не в ответ на реплику Фролова, а какой-то своей мысли.
— Сережа, я вот что подумала, тебе надо помочь.
Фролову захотелось встать и, бросив сквозь зубы: «Не нуждаюсь!» уйти. Но он вжался в стул, злой на самого себя и на Валентину. «Помочь?! Хорошо! Раскошеливайся, богатая стерва». Сработал стереотип: если богатая, то почему-то стерва.
— У тебя как, есть что выставить? — деловым, лишенным оттенков голосом спросила она.
— Найдется!
— Очень хорошо! Значит, подготовь картин из расчета на зал площадью в сто квадратных метров. Это одна частная галерея. Я договорюсь. Мы устроим выставку для избранных.
Сергей молчал и смотрел на Валентину. «Вот, она может, а я нет! Но я подчинюсь каждому ее слову, лишь бы только состоялась выставка, продалось бы хоть несколько картин, и тогда я напишу ту…»
— Да! — подняла она указательный палец. — Надо сделать приличные рамы. Тебе, наверное, нужны деньги? Ведь у тебя все без рам, так?
Фролов кивнул:
— Так!