Имея за плечами шесть часов до получения степени специалиста, разбитое сердце и гребаный трофей Арбузной королевы на каминной полке в гостиной, служащий постоянным напоминанием о том, что невысказанные слова «мы же говорили» звучали из каждых уст Маунт-Олив, штат Миссисипи, я решила написать книгу.
Ради моей мамы.
Ради себя.
Ради права показывать средний палец каждой седовласой старушенции в городе, чтобы им было о чем по-настоящему молиться.
Так я и сделала.
И три года спустя я все еще этим занимаюсь — то есть отмахиваюсь пальцем от старушек. Но делаю это за их спинами, потому что Центр пожилых пожертвовал деньги на большой рекламный щит на границе города с моей фотографией, на котором написано: «Добро пожаловать в Маунт-Олив. Дом автора бестселлеров Пенелопы Харт».
Как не любить маленький городок.
Что бы я только ни сделала, чтобы оказаться там сейчас и съесть кусочек маминого лимонного пирога. Смотреть викторину и не знать ответа ни один вопрос. Вместо этого я нахожусь в восьмистах милях отсюда. Сижу на диване, который стоит больше, чем мой «Шевроле». Смотрю в глаза мужчине, которого я считала своим Тем Самым Парнем.
Он расплывается у меня перед взором, и я моргаю, чтобы смахнуть влагу с глаз, прежде чем покатятся слезы. Желание плакать очень сильное. Мне хочется рыдать. Сломаться. Сдаться. Но я не могу. Я отказываюсь быть ослабленной словами этого человека. Если бы он выбросил меня в окно или протаранил моей головой экран телевизора, тогда, да, — я бы заплакала. Но лить слезы из-за оскорбленных чувств?
Никогда.
А что происходит, когда мы не справляемся со своими чувствами? Мы атакуем, используя другую эмоцию. В моем случае, это гнев. Или, по крайней мере, так говорит мой тренер по управлению гневом.
— Ты настоящий говнюк, знаешь это?
— Кажется, ты постоянно забываешь, что это ты вломилась в мой гребаный дом.
Я закатываю глаза.
— Ты еще не устал это повторять? Боже, ты сегодня уже раз сорок это сказал.
— Знаешь, от чего я устал? От твоего присутствия.
— Прекрасно. Я уйду. — Плед падает к моим ногам, когда я встаю. — Могу я воспользоваться твоим телефоном? Пожалуйста?
Он бросает на меня презрительный взгляд.
— Значит, у деревенщины действительно есть манеры.
— Иди нах*й.
Я пулей лечу в его кабинет, игнорируя его возражения. Плюхаюсь в большое кресло и беру трубку. Прижимая ее к плечу, набираю номер и поднимаю глаза.
Джейк стоит в дверях. Упираясь руками о дверной косяк. У него длинный торс. Резко очерченные мышцы. Охренительный пресс. Кончиком языка облизываю губы при виде отметин от брызг жира от бекона. Проклятье, у него даже пупок сексуальный. И в такой позе эти пижамные штаны и без того с низкой посадкой висят в опасной близости от основания его члена.
Он засранец.
Он засранец.
Он засранец.
Между мантрой, его перекошенным хмурым лицом и гудками на другом конце провода мне удается подавить жар, нарастающий внизу живота.
— Ты не возражаешь? У меня звонок.
Он бормочет что-то о том, что я чертовски нелепа, что мне нужно сделать это быстро и ничего не трогать, прежде чем отталкивается от двери и поворачивается ко мне спиной. Мне приходится мысленно дать себе пощечину, чтобы выкинуть из головы образ его дерзкой задницы, которая еще долго стоит перед глазами, после того, как он скрывается из виду.
Джейк Суэггер — козел.
Дурацкое Чикаго.
И я хочу пирога.
Пора возвращаться домой.
Глава 7
Мама проходит через пять стадий горя каждый раз, когда я с ней разговариваю.
Стадия 1: Отрицание.
— Ты не можешь звонить мне из пентхауса в Чикаго и просить денег на дорогу домой. Серьезно, Пенелопа, как такое произошло?