— Кир, ты как маленькая! Чуть что, сразу в молчанку начинаешь играть, я ж не виноват, что этот урод упёртый такой… Ну Кирааааа… Не злись… — начал Ромка трясти меня за руку и канючить, как маленький ребёнок.
— Да не злюсь я! — не выдержала и заорала я, и тут же зажала рот рукой, скосив глаза в диалоговое окно, чтоб узнать, что я сказала. «Мене не злое…»
— Чего-чего? — удивлённо захлопал глазами Роман.
— Ой, да наплевать! — снова махнула я рукой. «Навалить большая куча!» Что-о-о⁇ Почему переводчик на гоблинский позволяет себе такие вольности⁈
— Кира, я не совсем тебя понял. Тебе в туалет надо?
— Да не надо мне в туалет! Не говори со мной… «Нэт, не пипи, грить не можу»
— Ты можешь сказать нормально, без этих совсем несмешных словесных вывертов?
Я отрицательно покачала головой и развела руками:
— Мозги все вылетели вместе с уровнями. " Умы не осталася…"
— Кира, а у тебя сколько сейчас интеллект? — подозрительно спросил он.
Я тяжело вдохнула и закатив глаза, показала ему четыре пальца, а Ромка завис на секунд двадцать.
— То есть нормально ты сейчас говорить не сможешь? — спросил он, а губы его начали растягиваться в подозрительно довольной ухмылке. — Кира, а скажи слово «изподвыподвертом»…
Уфф! Ну началось!
— «Изаповер… чеготось там…»
— А ехал грека через реку, видит грека в реке рак…
— «Ехаль рака череза грека… э… виидал рака грака».
Эмпирическим путём мы пришли к выводу, я этой ерунды, что говорит мой персонаж, не слышу, и говорю нормально, в это же время Ромыч слышит уже «очень вольный перевод», который зачастую был меньше или наоборот, больше произносимой фразы, и при этом губы мои шевелятся в такт произносимым словам. И самое главное, далеко не всегда «перевод» отражал верное значение произносимого мной.
— А скажи — тринитротолуол, — продолжал измываться на до мной Ромка.
— Тринитротолуол. «Я тебе в ухо щаз дам, шоб над ледёй не измывался…» — вот типичный пример, подобного опуса.
— Похоже система буксует, и, по сути, ты можешь сказать любую нелепицу. Прям жаль тебя качать, охота дальше послушать такой перевод, — откровенно ржал мой дружок.
— Ром, дурак ты! Я тут измучилась вся… — я остановилась на полу фразе, когда увидела, что в итоге сказала. «Ты никчёмный кусок гумуса! Как посмела, ты, помесь дикой обезьянины с вонючим шелудивым собаком, мене такого говорить, а? Мне усё в тягомотно…»
Такой реакции у Ромыча на мои слова мне не приходилось видеть. Сначала лицо его вытянулось в немом удивлении, налилось краснотой, а щеки раздулись. А потом его просто порвало со смеха! Он бил себя по коленкам, то наклонялся, то откидывался назад, и все никак не мог остановится, и глядя на него, столь заразительно смеющегося, я тоже захохотала. Вдоволь отсмеявшись, я поняла, даже не смотря, на то день полностью испорчен, оказалось, что это далеко не так, и что зря я от Ромки прятала свою умственно урезанную сущность.
— Ну скажи мне ещё что-нибудь, — всё просил, и просил он.
— Отвали! «Несмейт ко мене обрящаться, мерзючий опарыш!»
— Кира, это просто бомба! У тебя такие разнообразные речевые обороты! — не мог остановиться восхищаться он.
— Ну, а как ты хотел? У моего перса воспитание, получше, чем у тебя холопа! Про свою голубую кровь, я вообще молчу. «Мну воспитывайт, лючший умы, не то, что тэбя выползень подзаборный!»
— Тебя записать надо! Всю сеть порвёшь мемами! И главное, оскорбляешь почти без ошибок!
— Только попробуй! — показала ему кулак я. «Ногу вытру об твоё мерзопакость рожу!» — снова захохотала я.
— Ну что, убогая? Пошли тебя проведём к сиянию чистого разума? — хохотнул Ромка, хлопнув меня по плечу, вдоволь насмеявшись надо мной. Фу! Так смешно и одновременно с этим унизительно.