— Что начать? — непонимающе нахмурилась.
А я ведь правда не понимала. В целом, ни о чем он хотел поговорить, ни чего вообще от меня хотел.
— Сэмми, твоё поведение сейчас… хм, как бы это сказать… хм, не очень хороший сигнал, — дядя внимательно вглядывался в моё лицо и старательно подбирал слова.
Видно, что разговор и ему давался нелегко. Но он почему-то посчитал себя обязанным всё-таки поговорить.
“Не очень хороший сигнал? О чём он, интересно, говорит?” — мысленно нахмурилась я, продолжая недоумевать, что происходит.
— Дядя, я взрослая девушка, если мне потребуется помощь, я её попрошу, сейчас мне она не нужна, — стараясь скрыть раздражение, ответила я.
— Я так не считаю, Сэмми. Твои родители…
— Я не хочу говорить о родителях, — резко оборвала.
Повисло напряженное молчание. Честно говоря, я не понимала, чего он хочет добиться? Мы не были с ним очень близки. Хотя, когда были живы родители, он часто бывал у нас дома, и мы проводили достаточно много времени вместе. Но ведь это абсолютно не значит, что мы были друзьями, или что он имел права учить меня жизни.
Почему все взрослые считают, что нужно учить жизни? Что-то доказывать, объяснять? Почему дядя считал, что я хочу и буду его слушать и слушаться? Самое лучшее, что он может сделать — отойти в сторону и не трогать меня, так я считала. А если мне что-то понадобится, я попрошу. Сама.
“Не попросишь”, — упрямо взвился внутренний голос, но я от него лишь отмахнулась.
Да, я справлялась, как умела и могла. Но так ведь живут все люди. Мои сестры и брат… переживали произошедшее по-другому. Их горе сплотило, я это знала. Они жили вместе в родительском доме, поддерживали друг друга. А я не могла так. Мне надо было по-другому. И мир вокруг как будто пытался сказать мне — ты не правильно проживаешь своё горе. То есть я должна проживать своё горе, свои эмоции как-то по особенному? Как-то, как угодно другим людям?
— Хорошо, Сэмми, я соглашусь не вести с тобой долгие беседы и не доставать тебя, если ты согласишься на одну вещь, — примирительно начал дядя.
— Какую вещь? — с подозрением отозвалась я.
— Важную для тебя, конечно. Полезную, — его голос стал мягче, тон доброжелательней.
— Не томи, дядя, — я хмурилась всё больше с каждой секундой нашего разговора.
— Мне посоветовали очень хорошего специалиста, и я уже оплатил месяц сеансов. Походишь, пообщаешься. Он тебе поможет.
В очередной раз повисло молчание. Я просто моргала и изумленно смотрела на дядю. Как я должна была на это реагировать, интересно?
— Дядя, ты отправляешь меня к психологу? — шокировано уточнила, неверяще смотря в серьезное лицо родственника.
— Сэмми, это очень современно, это то, что тебе поможет, — уверенно прозвучал голос в ответ.
— С чего ты взял, что мне нужна помощь? — с негодованием возразила я.
— Жизнь продолжается, Сэмми, и тебе нужно выбирать для себя самое лучшее, а не то, что заглушает боль и пустоту внутри. Ты была к ним очень привязана, я знаю. Но жизнь продолжается.
Я подскочила с дивана.
— Я не хочу продолжать этот разговор, — резко заявила, чувствуя, как закипаю, словно чайник.
— Только при условии, что ты пойдешь к психологу, — не менее категорично заявил дядя.
— Нет, — обрубила я в ответ.
— Полгода прошло, Сэмми. Мы все дали тебе время попробовать пережить это самой, но ты не справляешься, — повысив голос, произнес он.
— А что значит не справляюсь? То, что я перестала общаться с родственниками, значит, я не справляюсь?
— Сэмми, Эмма сказала, что ты связалась с какой-то дурной компанией, встречаешься с байкером. Ты работаешь официанткой, в конце-то концов, Сэмми! Разве этого ты хотела для себя? Разве этого хотела для тебя твоя мама?