Зато мы не стали, как другие семьи, искать машину до больницы подальше от Марпери, собирать денег на перевязки, благодарить врачей, ну и так далее. Родители ушли молодыми, здоровыми, полными сил и планов, им не пришлось ходить под себя и лежать сутками в темноте, в обществе одного только теряющего сигнал хриплого радио. А тётке Сати, маминой сестре, в аварии перебило бедро, и долгое время она ещё как-то ковыляла и даже работала, а года три назад совсем слегла.
— Переворачивайся, пожалуйста, — повторила я, вздохнув. — Если тебе себя не жалко, меня пожалей.
— А чего тебе? Первой же полегче станет. Может, и Гай к себе тогда заберёт, будешь хоть с детями возиться, и народу в Лежницах побольше, найдёшь бобыля, всё куковать веселее.
— Тёть Сати. Не надо так…
— Плохого я тебе не советую. Человеку нужен человек.
Я вздохнула. Осень только начиналась, но вечерами уже было зябко, а от тяжёлых тугих ножниц, которыми я резала сегодня картон на отдельные лекала, болели пальцы.
— Ты гречку будешь? С колбасой.
— Буду. Погрей посильнее, чтобы сок вышел.
Я опустошила судно, застирала ветошь и вывесила её в прихожей, помыла руки. Тётка Сати, конечно, никогда уже не встанет на ноги, врачи не дают на это никаких шансов, но сердце у неё здоровое, и сознание не мутится. Я подкоплю немного, мы протянем до дома электричество, и тогда можно будет поставить телевизор, на развале есть чиненые за недорого. А с телевизором ведь и лежать веселее. И мне шить с электрическим светом будет проще.
А потом я встречу пару, и мы уедем из Марпери, поставим дом где-нибудь у реки, и тёть Сати я заберу тоже. А сама стану работать в ателье, большом, с витринными окнами и модными раздвижными манекенами.
— Вынеси меня погулять завтра, — ворчливо сказала тётка, когда я сунула ей миску и поправила подушки. — Я обернусь, а ты вынеси.
— Хорошо. Конечно. Может, тебе хлеба ещё?
— Не хочу.
— Воду допей обязательно. Или боярышник тебе заварить?
— Мятку.
Я кинула сушёные листья в чайник, поставила его в самый жар. У Гая домой заведён газ, и его пара, деловая красавица-белка, даже не умеет готовить на печи. Но и пахнет её стряпня совсем иначе, по-чужому.
А я, когда перееду, всё равно заложу печь, чтобы спать наверху в тепле — как у большого зверя под боком. А шить буду платья на косточках и с камнями, как носят волчицы, из атласа или вискозы. И сама стану носить что-нибудь эдакое.
Да.
iv.
Только не подумайте, что я жалуюсь. Это вообще не моя история — ныть, плакаться, и всякий другой пессимизм. Полуночь не даёт дорогу не по размеру, а моя вышла вот такая, только и всего; и в ней довольно светлых, ярких мест.