Очень вовремя, чтобы услышать последние фразы, подтянулись флавальехцы. Пашков нахмурился, но ничего конкретного не предпринял.
— Глядите, парни, Исаев и Чернорецкий сейчас начнут учить нас уму-разуму.
— Чернорецкий, Исаев, не обращайте на них внимания, — устало выдохнула Челси. — Ева, ну скажи ты им.
Я до предела скосил глаза, чтобы увидеть реакцию Елизаровой. Она нахмурилась и, пожав плечами, качнула головой:
— Все равно не услышат.
Глава 8
Мне показалось, будто Елизарова засыпает на ходу, и я с трудом отогнал от себя мысль, что она всю ночь, раз за разом, кончала под каким-нибудь Корсаковым, или Пашковым, или еще под кем-нибудь таким же мерзким, и не успела вздремнуть.
Злость толкала к действию, и я уже занес палочку, чтобы наградить Меркулова и Ветроградова гнойниками на яйцах, но дверь тяжело отворилась и замерла, явив нам Залесского и его усы.
— Что здесь происходит, молодые люди? — как всегда радушно попенял профессор. — Не теряйте времени на войны, лучше потратьте его на любовь, — хихикнул он и пригласил всех в аудиторию.
— Я бы тебе рассказал, что происходит, с цитатами, — бормотал я, стараясь унять дрожь в руках. — Но я тебя, идиота, уважаю. — Палочка упала на стол.
— Хм, а почему Меркулов сказал, что девки с Каэрмунка дают в рот? — как бы между прочим спросил Леха, пока мы гремели посудой и доставали ингредиенты. — Мне не дают.
— Дают-дают, — кивнул Псарь.
— Ты не считаешься, тебе не только в рот дают, — нудно пробухтел тот.
— Слушай, Прогноз, начнем с того, что Меркулов дерьмо и сочинил дикую чушь, — я внезапно вспомнил славных девчонок с Каэрмунка и расценил свой порыв как приступ благородства. — Хорошие там девки и лишнего себе не позволяют.
Хьюстон молчал-молчал, а когда разложил вещи и спокойно сел, выдал:
— Если девушку имеют только в рот, формально она остается девственницей, разве не ясно?
— Чего? — я даже колбу выронил. Рома, похоже, двинулся. — Целкой остается? Да какая целка, если…
— Да такая, — у Хьюстона сделалось такое же выражение, как у отца, когда тот объяснял мне основы контрацепции, — когда будет первый раз трахаться как надо, будут вопли, кровища и все, что полагается.
— М-м, ну да.
Хорошо объяснил, доходчиво. Я раньше не задумывался над этим. Как много вещей, которые не приходили мне в голову!
После обеда народ утопал на свою латынь, Хьюстон, само собой, тоже, и мы втроем слонялись по усадьбе в поисках новых тайников. В последнее время мы находили их все меньше, даже подумали, неужто нашли все? Но потом Псарь сказал, что это не Виридар весь вышел, это мы как-то закончились.
И вот мы слонялись, чтобы доказать самим себе, что еще живы.
Из-за угла послышался шум, Гордей подобрался, но показались всего лишь первокурсники, наши.
— Пошли быстрее, пока их не растащили, тут два этажа! — прокричал один другому. Так оглушительно даже я на стадионе не ору.
— Потише давай, и так башка болит. — Перваков надо ставить на место, пока не выросли. Мы — яркий тому пример.
— Да блин, — парень подпрыгивал на месте от нетерпения, — там девчонки дерутся, такой прикол, мне Болотов сказал!
Его друг, наоборот, притух и скукожился, как намокшая тетрадь с домашним сочинением.
— Может, там помощь нужна, а, Марк?
Он, естественно, знал, как меня зовут, но я на это не купился:
— Из вас помощники, как из дерьма бомба.
— Взрыв-дерьмо очень даже ничего, — ухмыльнулся Псарь. — Где сцепились-то?
— В Южном флигеле! Ну два шага же, не выдавайте нас Селиверстову, мы от него смотались, чтобы…
Мы переглянулись. В Южном флигеле было только два учебных кабинета — латыни и ворожбы, особо туда никто не ходил, там даже портреты не висели.