Схватив полотенце для рук, я вытираю остатки молока с лица и прохожу мимо детей, сидящих за кухонным островком.
— Можно и так сказать. Хейзел, выстави этого кота на улицу. Ему не место на столе.
Мои слова не оказывают на нее никакого воздействия.
— Он любит меня больше, чем своего хозяина.
— Неважно. Он не наш, — подчеркиваю я, глядя на кота. — Ты не можешь просто взять и украсть его.
Она ласково гладит рыжего полосатого кота ладошками, перепачканными арахисовым маслом.
— Могу, если я ему нравлюсь.
Спорить бесполезно. Каждый раз последнее слово остается за ней. Я с отвращением смотрю на дочь, которая теперь разглядывает свои руки, покрытые рыжей кошачьей шерстью, налипшей на арахисовое масло. Клянусь богом, если она оближет пальцы, меня вырвет.
Я жду, бросая в ее сторону отцовский взгляд, который так и кричит: «Не смей». Она смотрит на меня, оценивая ситуацию. Я прищуриваюсь. Пожав плечами, дочь вытирает руки о штаны.
— Ух. — Оливер, старший сын, смотрит на меня. — Где твоя рубашка?
Оливер хранит все наши секреты. Никогда не знаешь, о чем думает этот ребенок. И, честно говоря, мы и не хотим знать. Ему десять лет. Скорее всего, его голова забита мыслями о Fortnite и BattleRoyale (Примеч.: мультиплатформенные компьютерные игры в жанре королевской битвы). Или как посмешнее пукнуть под нос своей сестры.
Я не отвечаю Оливеру на вопрос о моей рубашке, потому что она до сих валяется в кладовой. И если я скажу ему об этом, то он начнет задавать дополнительные вопросы. Может, Оливер и хранитель тайн, но ребенок задает слишком много вопросов, а если вы подождете около двух минут, то он забудет, о чем спрашивал, и пойдет дальше.
Келли возвращается на кухню, держа на руках Финли — плюющегося ребенка, и закатывает глаза, когда замечает молоко на моей груди.
— Почему ты позволил ей сделать это? И надень рубашку.
Посмотрите на малышку. Правда, она выглядит мило и невинно, сидя на руках у своей мамы, пока пьет молоко из бутылочки? Хрен там. С тех пор как она выскользнула из влагалища, которое я так редко вижу, она возненавидела меня. Боюсь, это имеет какое-то отношение к тому, что мы с Келли занимались сексом, когда она была беременна ей. Финли знает, что это я таранил ее голову? Поэтому она плюет в меня?
— Позволил ей?
Я смотрю на жену так, будто она только что запихнула мой член в блендер. Я люблю Келли. Но иногда она мне не нравится. Обычно это происходит, когда она обвиняет меня в том, что я киска. Как сейчас, например.
— Вообще-то я не говорил ей: «Эй, Фин, а ну-ка, блядь, плюнь в меня».
— Папочка! — возмущается Хейзел, хлопая ладошкой, перепачканной арахисовым маслом, по моей голой спине. — Плохое слово!
Я напрягаюсь при мысли об арахисовом масле и кошачьей шерсти.
Келли вздыхает, и по ее лицу можно прочесть, в каком она настроении. Не понимаю, почему она разозлилась. Ведь это не ей приходится ходить с постоянным жестким стояком. Или с шерстью и с арахисовым маслом, прилипшими к спине.
— Ты можешь пойти переодеться или что ты там еще собирался делать и подбросить Оливера до школы?
Что я еще собирался делать? Ха. Блядь. Ха.
Боже, я сегодня свихнусь.