— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Ты была права ранее, — говорит он, его голос грубый, как гравий. — Сложно видеть тебя здесь. Такое чувство, будто меня ударили в сердце.
У меня перехватывает дыхание. Он подносит бокал к губам и, запрокинув голову, залпом выпивает всё содержимое.
Внезапно мне становится на тысячу градусов жарче, и я остро ощущаю сырость под мышками и то, как челка прилипла ко лбу.
Наверху, наверное, всё распушилось. Я пытаюсь убрать волосы от лица.
— Сэм… — начинаю я, затем останавливаюсь, не уверенная, какие слова произнести дальше.
Я не хочу делать это сейчас. Пока нет.
Я подношу бокал ко рту и делаю большой глоток.
Взгляд Сэма неумолим. Его способность поддерживать зрительный контакт была тем, к чему я привыкла после того, как впервые встретила его. И когда мы стали старше, этот голубой взгляд воспламенял мою кровь, но теперь его давление стало непреодолимым. И я знаю, я знаю, что сейчас я не должна находить его привлекательным, но его мрачное выражение лица и твердая челюсть сбивают меня с толку. Он, бесспорно, великолепен, даже когда немного напряжен. Возможно, в особенности, когда он такой.
Я допиваю остатки виски и задыхаюсь от жжения. Он ждет, что я что-нибудь скажу, и мне никогда не удавалось уклониться от него. Я просто не готова бередить наши раны сейчас, не раньше, чем узнаю, переживем ли мы их во второй раз.
Я смотрю на свой пустой стакан.
— Я провела двенадцать лет, думая о том, что бы я сказала, если бы когда-нибудь увидела тебя снова, — я морщусь от собственной честности. Я делаю паузу, считая четыре вдоха и выдоха. — Я так по тебе скучала, — мой голос дрожит, но я продолжаю. — Я хочу сделать, как лучше. Я хочу всё исправить. Но я не знаю, что сказать, чтобы сделать это прямо сейчас. Пожалуйста, просто дай мне ещё немного времени.
Я сосредотачиваю своё внимание на своем пустом стакане. Я обхватываю его обеими руками, чтобы он не видел, как они дрожат. Затем я слышу мягкий хлопок пробки бутылки. Я поднимаю взгляд, мои глаза расширяются от страха. Но сейчас его глаза мягкие, даже немного грустными.
— Выпей ещё, Перси, — мягко говорит он, наполняя стакан. — Мы не должны говорить об этом сейчас.
Я киваю и с благодарностью делаю глубокий вдох.
— Na zdrowie, — говорит он по-польски, прикасаясь своим бокалом к моему и поднося его к губам, ожидая, что я сделаю то же самое. Вместе мы залпом допиваем наши напитки.
В кармане у него жужжит телефон. Это не первый раз, когда он срабатывает сегодня вечером. Он проверяет экран и засовывает его обратно в шорты.
— Тебе нужно ответить? — спрашиваю я, думая о Шанталь и чувствуя укол вины. — Я не возражаю.
— Нет, они могут подождать. Я выключу его, — он поднимает бутылку виски. — Ещё один?
— Почему, черт возьми, нет? — пытаюсь улыбнуться.
Он наливает ещё, а затем обходит бар и садится на табурет рядом со мной.
— Нам, вероятно, следует пить медленнее, — говорит он, наклоняя свой стакан.
Я взъерошиваю пальцами челку, отчасти от нервов, отчасти в надежде придать ей хоть какой-то презентабельный вид.
— Однажды ты поклялась, что больше никогда не будешь стричь челку, — говорит Сэм, искоса глядя на меня.
Я поворачиваюсь на своем сиденье лицом к нему.
— Это, — произношу я, — моя чёлка после расставании!
И, ого, неужели я уже пьяна?
— Твоя что? — спрашивает он, поворачиваясь ко мне лицом с кривой ухмылкой, при этом задевая мои ноги своими.
Я смотрю вниз, где его бедра обхватывают мои, затем быстро возвращаюсь к его лицу.
— Ну, знаешь — челка после расставании, — говорю я, стараясь произносить как можно более четко. Он выглядит озадаченным. — Женщины делают новые прически, когда нас бросают. Или когда мы кого-то бросаем. Или иногда как раз тогда, когда нам нужно начать всё сначала. Челка — это как канун Нового года, но с волосами.