Чиркаю зажигалкой и втягиваю в лёгкие дым. Кайффф… Кайф утреней тишины. Домочадцы ещё спят. Это я ранняя пташка, нет, скорее, сова. Спать не ложилась. Только пришла из клуба. Всю ночь так танцевала, что ног не чувствую. Вытягиваю их до приятной ломоты в мышцах, медленно сбрасывая туфли. Это ещё больший кайф, когда твои ступни могут пошевелить пальцами, и никотин негой расползается по телу. Я почти впадаю в Нирвану, как слышу голос матери. Сто пудов несётся ко мне со всех копыт. Она и раньше истеричкой была, а теперь и вовсе раздражается по любому поводу.
Так что, сделав ещё одну затяжку, мысленно готовлю себя к очередному скандалу. Я же, бля, провинилась! Опять не ночевала дома, а ещё курю и пью. А, забыла! С мужиками тоже сплю. Правда, это под настроение. Вчера его, кстати, не было.
— Рита, ты куришь⁈ — вопит она, врываясь на веранду.
Вот прям не знала? Сколько раз я приходила домой вся окутанная табачным амбре, а мама, принюхиваясь, делала вид что не замечает этого. Наверное, сама себе это объясняла, что надышали на доченьку. А перегар? Так это тоже… Ну, с Алехандро целовалась, а он пиво пил. Только мамин фаворит в зятья не пьёт и по клубам не шатается. Он животинку лечит. Скучный, в общем, парнишка. И у меня с ним уже месяца два как тайм-аут. Бросить не бросила, но и встречаться с Айболитом больше не тянет.
Итак, мама кричит, прикрывая ладонью рот. Снова замутило. И в этот раз причина: запах дыма. То бишь, виновата опять Я.
— Курю, — спокойно отвечаю я и демонстративно делаю ещё одну затяжку.
Мама зеленеет, резко отворачивается, пока рвотный рефлекс делает своё дело, оставляя её скудный завтрак на веранде. Сама бы присоединилась, но за восемь месяцев привыкла к таким приступам. Поэтому выдохнула и посмотрела на скорчившуюся в спазмах мать. А её всё выворачивает и выворачивает. И прям по нарастающей.
Не выдерживаю и, потушив сигарету об стол, иду на кухню за водой.
— Мам, попей. Легче станет, — вернувшись на веранду, пихаю ей стакан.
— Нет, не станет, — задыхаясь, говорит она. — Пока не рожу, не станет. С тобой так же было. Далась ты мне, и этот дастся.
По интонации понимаю, что сказано не в обиду мне, а так, для уточнения. Но всё равно становится как-то не по себе. Извелась мама за эти восемь месяцев. Сердце сжимается, когда её вот такой разбитой вижу.
— И всё равно попей, — настойчивее пихаю стакан.
Она уже не сопротивляется. Взяв у меня из рук стакан, делает несколько маленьких глотков и снова блевать.
— Мам, может, кесарево сейчас сделать? Всё лучше, чем вот так ещё один месяц мучиться?
Спрашиваю, а сама уже заранее знаю её ответ. Откажется. У матери какое-то патологическое стремление к самоистязанию. Сначала с отцом страдала, теперь с беременностями этими изводит себя. И всё из-за какой-то безумной любви к вчерашнему студенту!
Бля, какой на фиг любви? Была бы это любовь, то Олег любя запретил бы ей так себя мучить. Но нет же! Рожай, родная! Рожай! Это твой выбор! А я тебя поддержу, только отъеду на месяц другой в экспедицию. А ты здесь не скучай!
Какое скучай? Мама с этим токсикозом уже забыла когда в последний раз жрала нормально, да спала сладко!
Вот что бесит меня в отчиме, так это его бесхребетность и полное подчинение жене. У них какая-то странная семья. Олег вроде и принимает какие-то решения, но только после одобрения властной супруги. А маму заносит и порой заносит так, что краёв не видит. Как и с этой беременностью. Захотела Олеженьке наследника родить. Вот и родит. И не важно, что врачи были категорически против. Но мама на причинном месте вертела всех дипломированных специалистов. Сказала: «Хочу и буду!», а Олежа покорно поддержал очередную мамину блажь. Теперь вот блюёт, подыхает, но не признает, что очередная беременность в её возрасте явный перебор. И, быть может, роковая ошибка, мать твою! Ещё неизвестно как всё сложится.
— Нет, я дохожу как положено! Я не старая, как ты думаешь! — срывается она на мне и выпрямляет спину. Только новый желудочный спазм возвращает её обратно в позицию раком.
— Нет, мам, ты не старая! Ты глупая! — уже психую я и, схватив сумочку со стола, прежде чем уйти, со злостью цежу сквозь зубы. — И блевотину свою убирай сама! Достало уже с тряпкой бегать!
В доли секунды срываюсь с места, но вовремя торможу. В дверях стоит Мирочка. Сестрёнка бережно прижимает к себе поскуливающего Булю (нашего чихуашку) и нервно подёргивает подбородком, готовая вот-вот заплакать. Бедненькая тоже переживает за маму, а тут я ещё воплю ни свет ни заря и нехотя пугаю её.