— Твой отец продал тебя, теперь ты наша, — его тон при этом настолько прозаичен, что мне снова хочется взорваться.
— Я человек! Вы не можете просто вот так взять и продать другого человека! — кричу я.
— Кажется, можем, — пожимает он плечами, роняя наволочку. — Твой гнев на ситуацию или недоверие не сделают ее менее реальной, уверяю тебя. Твой отец продал тебя нам, и теперь ты наша. Предлагаю тебе самой найти способ смириться с этим фактом.
Смириться с этим?
Ох уж этот ублюдок.
Сжимая стакан в заднем кармане, я подхожу ближе, бросая ему в лицо:
— Отпусти меня, или, клянусь, я…
— Что ты сделаешь? — ухмыляется он, эти ледяные глаза, наконец, немного оттаивают, чтобы бросить мне вызов.
Вызов.
Стекло впивается в мою кожу, разрезая ее заново, когда я вытягиваю руку и подношу осколок к его незащищенному лицу. Райдер моргает, его рука хватает мою прежде, чем стакан оказывается в дюйме от его щеки. Он сжимает свою хватку, заставляя меня задыхаться, когда его рука сминает мои кости, а боль накатывает с новой силой.
— Ты наша, Роксана. Если мы захотим запереть тебя, мы это сделаем. Если мы хотим наказать тебя за то, что ты провинилась, мы это сделаем. Если мы захотим трахнуть тебя… — Он наклоняется ближе, прижимаясь щекой к осколку, который я продолжаю держать, и капелька крови пузырится на его щеке, когда он понижает голос. — Так и сделаем. Если мы захотим тебя убить… мы сделаем это, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Смирись с этим, любовь моя, или ты можешь оказаться в месте похуже, чем это.
Резко откинувшись назад, он щелкает меня по запястью, отчего мои пальцы судорожно разжимаются, а я выпускаю стакан, который он кладет в карман. Я смотрю на него, и страх и что-то, что я не хочу называть, наполняет меня, наблюдая, как капля крови бежит по его щеке. Он вытаскивает носовой платок и останавливает ее, прежде чем она доберется до его идеального костюма, вытирая каплю, как будто он не сам наткнулся на осколок, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.
— Я вижу, что ты в плохом настроении, поэтому оставляю тебя обдумывать то, что я только что сказал, — Райдер поворачивается, а я мчусь вперед, но слишком медленно. Дверь захлопывается, и оглушительный щелчок замка захлопнувшейся перед моим носом двери заставляет меня неистово орать на дверь, когда я колочу по ней своей раненой рукой.
Когда никто не возвращается, я разрезаю еще кусок подушки и перевязываю руку, чтобы остановить кровотечение, прежде чем оглядеться. Это было мелко, но я действительно чувствую себя лучше. Вздыхая, я лежу у окна, глядя на город, а небо начинает темнеть.
Раньше я жила в этом городе, любила исследовать его и наблюдать, как он растет. Это было до того, как я осознала, что за стеклом и гламуром скрывается тьма. А Гадюки? Они одни из худших.
Когда ты ребенок, тебе рассказывают истории о монстрах, прячущихся под кроватью или в темноте. Но взрослые не говорят тебе, что самые настоящие монстры — это люди. Те, кто охотится на людей слабее их, или даже монстры, которые прячутся внутри нас.
Богатые или бедные, не важно, люди все равно монстры. Они прячутся за красивыми лицами, любимых и любящих, твоих родных. Но все они одинаковы. Они все хотят тебя для чего-то, разница в том… как далеко они готовы зайти, чтобы получить то, чего хотят.
Похоже, Гадюки пойдут до конца.
И все это из-за моего дерьмового отца. Разве мало того, что он разрушил мое детство? Что я каждый день своей жизни расплачиваюсь за его ошибки? Нет, теперь и мое будущее отнято.
Жалея себя, я закрываю глаза и пытаюсь успокоить ноющую головную боль. Я боец, выжившая, так было и так будет всегда. Я могу пройти через это, я переживала куда худшее и раньше. Если я заперта в пентхаусе, это еще не значит, что я не заперта…
Дверь с грохотом распахивается, и я просыпаюсь. Уже поздно, очень поздно, и темно. Мой желудок болит от того, что я не ела почти двое суток, если не считать тех оставшихся кусочков хлеба, которые я нашла.
Уже поздно.
Это означает только одно.