Глава вторая
Шли дни, месяцы, и постепенно время, подкрепленное особенностями детских впечатлений, затянуло рану, оставшуюся в моем сердце после случая с кроликом. Оно затушевало происшествие с Доном Даулингом. По крайней мере для меня. Однако я не могла не заметить, что мать по-прежнему помнит об этом, да и тетя Филлис тоже. Поэтому они и перестали разговаривать дрyr с другом. Дядя Джим и отец по-прежнему работали имеете на участке, и их отношения остались прежними. Я нее гак же ходила в лес или на реку, теперь постоянно в сопровождении Ронни и Сэма — когда ему удавалось уйти из дома. Но я уже не прыгала и не ощущала той радости, что прежде, и так продолжалось до самого Рождества. И только когда я увидела, как отец развешивает под потолком цветные гирлянды, а мать достает из ящика стеклянных лебедей и цветные шары, ко мне вернулось знакомое чувство сладкого возбуждения и забытое ощущение рождественского чуда. Раскинув руки, я запрыгала по кухне.
Отец стоял на стуле и привязывал последний цветной веер к рейке. Мать на коленях замешивала тесто в огромном глиняном блюде, которое она обычно использовала для двойных выпечек. Они оба одновременно прекратили свое занятие, взглянули на мое смеющееся лицо, затем друг на друга и тоже засмеялись. Потом мать произнесла странные слова:
— Пора все это прекратить. Я должна сходить к Филлис.
— Да, дорогая, правильно. Добро и мир всем людям.
Кухня была наполнена таким теплом и счастьем, что, казалось, я могла вытянуть руки и прикоснуться к нему или собрать в пригоршню прямо из воздуха. Глубоко вдыхая, я наполняла этим счастьем грудь. Потом я легла на коврик и, подперев голову руками, стала пристально смотреть сквозь короткие медные стержни, поддерживающие печную решетку, — утром я вычистила их мелом и золой, — на раскаленные добела прутья, за которыми бушевало устойчивое яростное пламя. Я ни о чем не думала, даже не дышала (или так мне казалось?) — настолько неподвижно я лежала. Мною владело одно чувство — чувство покоя. А когда ребенок испытывает чувство покоя, он испытывает и чувство безопасности, а с нею — любви. И этого всего было так много, что я словно плавала в любви.
Прошло какое-то время. Я все еще лежала на коврике, но уже на спине, и смотрела в потолок, украшенный переплетенными гирляндами, потому что формы с тестом закрыли от меня огонь: мать поставила их на решетку, после чего отправилась к тете Филлис. Но спустя буквально несколько минут мать вернулась. Она прошла через парадный вход и, снимая кофту, направилась в подсобку, бросив на ходу отцу:
— Иди-ка сюда на минутку.
Ее голос вернул меня на землю. Я села и увидела, что отец последовал за ней.
— Она обезумела от злости, — услышала я слова матери, потом она понизила голос и до меня долетало лишь неясное бормотание. Но отца я слышала отчетливо.
Только не говори, что она сама не напрашивалась. Я полагаю, это назревало давно, и, мне кажется, я знаю, кто та женщина.
— Тсс! Тсс!
Дверь на кухню закрылась, и я вновь обратила свой взгляд на огонь. Тесто поднялось над краями форм, и я заметила, что одна из буханок сверху поджарилась и растрескалась, поэтому я взяла чайное полотенце и накрыла ее. Несколько минут спустя появилась мать. Она подошла ко мне, погладила по голове и беззаботно сказала:
— Ты начинаешь разбираться что к чему, дорогая, — потом добавила — Ты бы хотела, чтобы завтра к нам пришли Сэм и Дон?
Первым она упомянула имя Сэма, и только его я имела в виду, когда ответила:
— Конечно, это было бы замечательно… На обед и на чай?
— Да, на весь день. А завтра вечером мы устроим себе небольшой праздник.
— О… мама! — я обхватила ее за талию, впитывая все новые порции радостного чувства. Настало Рождество, и завтра бедный маленький Сэм будет весь день сидеть в нашей кухне, и я заставлю его съесть все, что приготовила мать, позабочусь о том, чтобы он смеялся. О тете Филлис и о ее проблемах я не думала.