Как только моя юбка достигает соответствующего уровня, ну, неуместного, Миранда наклоняется и постукивает по листку бумаги, который она выписала для меня. Внизу есть термин Плебей, а после него написаны слова все остальные.
— Плебей означает простолюдин или крестьянин, — продолжает Миранда, пыхтя и заправляя за уши выбившиеся пряди платиновой блондинки. Они такие бледные, практически белые, но, когда солнце проникает сквозь витражи и заливает её светом, они образуют ангельский, сияющий золотом нимб. — Если ты не Идол и не входишь во Внутренний круг, значит, ты Плеб. Однажды ставший Плебом, всегда остаётся Плебеем. — Миранда замолкает и поднимает глаза к потолку, длинные тёмные ресницы трепещут. Я думаю, она наращивает ресницы, но было бы невежливо спрашивать. Чёрт, может быть, я просто завидую, а она просто слишком хорошенькая?
— Ну, за исключением одного раза, когда Карен Эвермит трахнулась с футбольным тренером и поделилась видео со всей школой. — Миранда одаривает меня улыбкой модели. — За один день она превратилась из Плебея в кумира. Но этого почти никогда не случается.
Миранда снова делает паузу, а затем протягивает руку, чтобы взъерошить пальцами мои волосы, завивая один тёмный локон рядом с моим лицом.
— Я имею в виду, если только тебе не нравятся сорокалетние женатые спортсмены.
— Боюсь, я не настолько авантюрна, — говорю я, когда Миранда показывает подбородком, и я снова изучаю листок. Тристан Вандербильт, да? Когда я поднимаю глаза, то замечаю бронзовую табличку с надписью Учебный зал Вандербильта. Верно. «Моя семья построила эту школу, и всё же… мы всё ещё платим за то, чтобы быть здесь. Что делает тебя такой особенной, что ты можешь приходить сюда бесплатно?» Думаю, он не шутил насчёт первой части. Остальное же… этот засранец понятия не имеет, как усердно я работала, чтобы попасть сюда.
— Эй, не пытайся выставить себя напоказ. У тебя есть другие, более важные черты характера и таланты. Мы с мамой прочитали более тысячи эссе, прежде чем выбрали твоё. — Миранда изучает меня, пока мы идём, дождь ритмично барабанит по каменным дорожкам снаружи. Но почему-то, несмотря на то, что это здание, большое и продуваемое сквозняками, здесь уютно и тепло. — Должно быть, это была очень тяжело — справляться со всем этим… — Миранда говорит это немного отстранённо, как будто её мысли уже давно витают где-то в другом месте.
Что касается меня, то я раскраснелась, и моя кожа внезапно стала горячей. Я останавливаюсь, и Миранда останавливается рядом со мной, моргая, чтобы разогнать туман перед глазами. Я знала, что моё эссе будет прочитано «квалифицированными студенческими судьями», но… Наши взгляды встречаются, и выражение её лица смягчается. Теперь эта девушка официально знает обо мне всё, что только можно знать. Она знает мои самые мрачные воспоминания, мои самые большие страхи.
— Мне понравилось твоё эссе, — говорит она, протягивая руку, чтобы сжать мою. — И я никому не расскажу о том, что прочитала. Я не только всерьёз отчаянно хочу подружиться с тобой, но и моя мама убила бы меня. Вы с ней встречались: она ужасна.
Мои губы растягиваются в лёгкой улыбке, и я сжимаю её руку в ответ, прежде чем отпустить.
— Я ценю это, — молвлю я, чувствуя, как между нами закипает новый вид товарищества. В этом эссе есть вещи, которые могли бы уничтожить меня в Бёрберри.
Мы сворачиваем за угол, и я задаюсь вопросом, доберётся ли она до этого клочка бумаги в моей руке до того, как мы дойдём до часовни для утренних объявлений. Или, например, собираемся ли мы вообще добраться до часовни. Как далеко я забрела? И насколько велико это место?!
Я имею в виду, что я добросовестно изучала карту Подготовительной Академии Бёрберри, лёжа в разгар летнего зноя на выжженной солнцем лужайке моего отца, с очками на глазах и наушниками в ушах. Я запомнила весь макет, и всё же… Я так растерялась, что даже не помню, в какую дверь вошла. Смотреть на плоскую иллюстрацию чего-либо и лично наблюдать за этим — две совершенно разные вещи.
Поднимая голову, я вижу нечто такое, от чего у меня перехватывает дыхание.
Или… лучше сказать от кого-то.