Слава Богу, что было потом, я помню смутно — у меня опять так разболелась голова, что в глазах потемнело! Потом я потер нос и обнаружил, что из него у меня течет кровь. Деды захлопотали, подхватили меня, и под управлением бабы Маши, выскочившей на крыльце — утащили вновь на диван. А там я как в воду провалился!
В себя я пришел только к обеду следующего дня. Вот так еще что-нибудь «брякну» своим языком — и алга! — как говорят сибирские аборигены, татары. «Са св-я-а-аты-ы-ымя упоко-о-о-й!»
Что же со мной происходит? Вот ведь понимаю же, что сидеть мне нужно «пришипившись»! «Тихенько-тихенько»! А язык мой, поперед головы забежать норовит. Или это мое подростковое тельце такое вытворяет?!
Кое-как выйдя из комнаты, буркнул — поприветствовал бабу Машу. Сходил «до ветру» в уличный сортир и умылся. Чувствовал я себя более или менее нормально. Только голова была какая-то «чумная», как после долгой болезни. Бабушка налила мне чаю, поставила на стол тарелку блинов. Была она не то, чтобы хмурая, но невеселая, задумчивая — это точно.
Я боялся даже заговорить о том, что было вчера.
— Нашли ведь старика-то! Деды утром уж назад приехали, рассказали! — бабушка не глядела на меня, возилась возле печки.
Оказывается, деды, после случившегося со мной, поддались уговорам дяди Ветки и Никифорова, и поехали проверять болота. Времени до темна еще было довольно много, часа четыре. Ну да — час туда, да еще часа за три можно много сделать! Вечера весной в Сибири длинные, светлые.
— А сейчас они где, деды-то? — если так все произошло, почему не дома.
— Дак они Ветке чё-та помочь хотят, унеслись оба-два куда-то! — бабушка была немногословна и говорить долго явно не хотела.
Потихоньку я разговорил бабулю. Как оказалось — островок они нашли довольно быстро, потратив больше времени на переезды вокруг болота — не везде можно было зайти в глубину болота. На островке же нашли и ружье, и вещмешок. Тут же было и свежее пятно от прогоревшего костерка.
— Там, дед рассказыват, бочаги, да окна вкруг острова… Чё его туда понесло-то, дурня старого! Вон и нашел смерть свою!
— Вот они эти бочаги кошками да баграми и проверяли! С вечера, говорят, ничё не нашли, да ночевать остались. Чтобы, значит, время на езду туда-сюда не терять. А с утра, значит, сразу же котелок подцепили… А уж потом и старика вытянули! Ох-хо-хо! Страсти-то какие! Царствие ему небесное, рабу божьему! — бабуля забормотала, глядя в угол, на небольшую простенькую иконку.
После обеда появился дед.
— Он, Гнездилин-то… Так-то он Моисевич по фамилии вовсе! Осип его звали. Он родом откуда-то с Белоруссии. Там робил толи агрономом, толи землемером. Семья была, ребятишки… Как война началась, то его мобилизовали, конечно… Ну а потом, вот как… Отступление… В госпиталях не раз побывал, да… Потом уж, в сорок третьем его стегануло вовсе уж добро. Возили-возили его по госпиталям, как-то он у нас оказался. У нас же в Кировске тоже госпиталя были, да… Гнездилиха уж там подрабатывала, толи санитаркой, толи еще какой поломойкой. Там они с ней и снюхались. Да она вроде как его какими-то травками и отпаивала. Его-то списали вчистую, после этого ранения. Жить он у нее стал. Уже после войны, ездил он туда, в Белоруссию. Только не нашел никого, ни жены, ни детей… Даже деревни — не нашел! Вот и вернулся сюда. А куда ему еще? Тут хоть кака, да баба. Хоть не свой, да дом! Да и ребятишки, опять же, у Гнездилихи… Дочка, да вот Ветка. Эх-ма!