Это всё равно не мое дело, надо дважды подумать, прежде чем вмешиваться, пускай будет то, что будет.
Полная новой уверенности я смело вошла в дом. Возле входа напольные часы громко отбили время ужина.
— Джозеф! Джозеф! Срочно врача! Джо!
Вскочив в постели раньше, чем распахнула глаза, я осоловело замотала головой, пытаясь понять, что происходит. В темный зев спальни не проходил ни единый луч света, сердце, сорвавшись в галоп, стучало в ушах, заглушая даже топот ног в коридоре.
— Элиза?
— Джозеф, ей хуже, нашей девочке хуже, умоляю, вызови врача, скорее!
— Да-да…
Голос Карвена потонул в шуме, раздававшемся из комнаты и всхлипах Элизы. Тяжелые шаги обозначили путь в кабинет. Почти неразличимый бубнеж мужчины я скорее почувствовала, нежели услышала. Где-то через комнату от меня что-то громко стучало, ходила ходуном кровать, слышались стоны и несвязное бормотание больной.
Напрягшись, я внутренне похолодела, застигнутая врасплох домашним ненастьем. Мне хотелось помочь, я обязана была помочь, но ужас происходящего надежно приковал меня к полу, я почти ощущала, как покрывшаяся испариной кожа медленно покрывается каменной коркой.
Что я наделала?
Он снова вернулся?
Нет, нет, быть того не могло. Алан не мог попасть в комнату девочки, там всегда дежурила ее мать, но… вдруг она отошла куда-то? В туалет или за лекарством? Может быть, даже сама она уснула и не почувствовала приближение чудовища. Или он сам как-то смог усыпить уставшую, изнеможённую мать.
Бо-оги, за что же им всё это.
Софи, пойди в спальню, попробуй помочь.
Нет, я только наврежу, я не умею исцелять, у меня это выходит их рук вон плохо.
Ты можешь еще застать отметины.
Отметины. Подтверждение присутствия Алана. Явное доказательство его плотоядности. Едва ли они еще на месте…
В коридоре снова послышались шаги, на этот раз шли двое. Карвен торопливо что-то объяснял, по-видимому доктору, и, проводив его в спальню дочери, захлопнул дверь. Про меня никто не вспомнил, но оно было и к лучшему. С трудом присев у собственной двери, я приложила ухо к отполированной древесине, прислушиваясь к шорохам ткани, инструментов и тихим переговорам. Незнакомый мужской голос констатировал почти отстраненно.
— Судороги плохой знак. Очень плохой.
Я прикусила губу. Спасибо, жизнь научила меня кое-чему. Славка говорила, что при тяжелой болезни в судорогах может остановиться сердце. Это явный знак близости к смерти.
— Маленькая Энн, что же с тобой случилось…
Подтянув колени к груди, я обхватила их руками, пальцами впиваясь в собственную кожу и незаметно для себя начала раскачиваться из стороны в сторону. Звуки из спальни стали еще громче, доктор отдавал короткие, понятные распоряжения Карвенам. Элиза находилась на грани истерики, но отчаянно цеплялась за разум, послушно выполняя указания.
— Переверните ее. Так. Хорошо. А теперь рукав. Отлично. Не трогайте больше. Принесите воду.
Спустя еще несколько минут манипуляций всё стало стихать. Энн больше не билась в судорогах, а с ней успокоился и весь оставшийся дом. В комнате не слышались шаги или разговоры. Всё замолкло, словно в ожидании или в скорби, но об этом я старалась не думать.
Стиснув пальцы, я почти что взвыла от затянувшегося ожидания. В голову лезли нехорошие мысли, сердце будто бы на зло грохотало в груди, мешая мне сосредоточиться на шорохах. Во рту почудился привкус металла, прокушенная губа дала о себе знать, но даже это не отвлекло меня от слуха. Обратив всё свое внимание на звуки, я пыталась вычленить хотя бы какой-то намек на развитие событий.
Нет-нет-нет, маленькая Энн обязана выжить, она такая молодая, такая глупая, она должна вырасти, еще раз влюбиться и выкрасть невинное юношеское сердце у того, кто этого и правда достоин. Боги, если вы есть, умоляю, дайте ей шанс, клянусь, я расскажу Карвену всё, что угодно лишь бы она выжила.
Уткнувшись в ноги, я ощутила, как давление, ударившее в голову, рвется наружу. Хотелось взвыть, закричать, бросить что-нибудь в стену и хоть как-то ослабить тот узел нервов, что собрался под солнечным сплетением.
Не может быть такого, не может, ни за что не поверю, что такое случилось, это просто невозможно.
Тишина словно голодный, бездонный, прожорливый зверь навалилась всей тяжестью на мои плечи. Терпеть ее дальше просто не было сил.