Читаю ему газеты, дабы держать в курсе всех интриг и нелепых событий в Вашингтоне. Иногда рассказываю о своих делах, о гребаных подонках, которых вытащил из тюрьмы. Большую часть времени судья просто слушает, кивает и говорит, какая интересная история, хотя ничего не понимает. Но изредка в его глазах проскальзывает искорка, отблеск узнавания; иногда это длится минуту, в другой раз десять, но на краткий миг он снова становится самим собой. Вспоминает меня. Приятно знать, что даже в худшие дни мой судья где-то там.
Сегодня он поворачивается от окна, когда я вхожу, и наблюдает, как несу стул через всю комнату и сажусь.
— Добрый день, судья. Как дела?
— Все хорошо, спасибо! А вы как? — отвечает он, колеблясь, но вежливо. Так разговаривают с незнакомцами, кем я и являюсь для него на данный момент.
— Отлично. — Разворачиваю газету: — В четверг верховный суд заслушал прения сторон по тому делу врачей. Мы обсуждали его с вами на прошлой неделе, помните?
Он щурит глаза и водит пальцами по морщинам у рта, рука слегка дрожит.
— Нет, не припоминаю. Что это было за дело?
Открываю первую страницу.
— Сейчас вам о нем прочитаю. Хорошая статья. Все подробно описывает.
Весь внимание, он наклоняется вперед, и я начинаю читать.
После чтения газеты мы смотрим баскетбол, откинувшись на спинки. Судья вырос в южной части Бостона, так что он преданный фанат «Бостон Селтикс». Или был таковым. Когда игра подходит к концу, я заговариваю о том, как провел неделю, о Милтоне Брэдли и провальном ужине с Камиллой. А потом рассказываю о Рори Мак-Куэйде.
— Отойдя на полквартала, он взглянул мне прямо в глаза и показал средний палец, — ухмыляюсь, потому что теперь все выглядит намного смешнее. — Маленький паршивец.
Судья улыбается.
— Когда-то я был знаком с точно таким же мальчиком.
Перестаю улыбаться.
— Правда?
Его лицо озаряется.
— О да! Это был чудесный мальчуган. Умный и упрямый, настоящий крепкий орешек, с серыми, как грозовые тучи, глазами. Он вляпался в кое-какие неприятности и стоял перед моим столом с высоко поднятым подбородком, провоцируя выгнать его. Будто готов был плюнуть в лицо самому дьяволу. Но я видел, что глубоко в душе он просто в ужасе.
Так и было. Тогда я впервые в жизни испытал настоящий страх.
— В нем чувствовалось что-то особенное, эдакий неограненный бриллиант. Так что я назначил ему условный срок и отправил под личный надзор. Паренек провел три года под моим чутким руководством.
Ага, три долгих года.
— Пришлось учить его сдерживать буйный нрав. Парнишка заводился с пол-оборота. Воспитание я начал с лужайки. Каждый раз, когда он заканчивал подстригать газон, весь вспотевший и разгоряченный, я выходил проверить качество работы. — Судья трясет пальцем. — И всегда находил пропущенные места. Так что я заставлял его… — тут он, сукин сын, начинает хихикать. — Я заставлял его заново стричь весь… газон…
— Садовыми ножницами, — заканчиваю за него.
— Да! Садовыми ножницами, — задыхается от смеха судья. — О, как он меня ненавидел первые месяцы! Наверняка даже придумал десяток разных способов моего убийства.
Вообще — то около двадцати.
— После работы во дворе я стал показывать ему, как обустраивать всё в доме и чинить мелкие поломки. Пацану было полезно направить свою энергию в нужное русло. И хоть он все выполнял очень усердно, я всегда твердил: «Делай все на совесть…»…
Или не делай вообще.
— «… или не делай вообще». Потом начал обучать юриспруденции. Как искать информацию, читать нормативные акты. По окончании испытательного срока я предложил ему работу. Оплачиваемым стажером. — Судья качает головой, поглаживая подбородок. — Мальчик мог один раз взглянуть на документ и запомнить каждое слово. Невероятное врожденное чутье, — вздыхает судья.
Затем он кладет свою старческую руку на мою.
— Как вы думаете… не могли бы вы найти его для меня?
Не могу вздохнуть — мешает ком в горле.
— Хотелось бы убедиться, что у того мальчика все хорошо. Вдруг он в чем-то нуждается? — Зеленые глаза настойчиво заглядывают в мои.
Громко прочищаю горло.