— Это моя настоящая мама. — услышала я и остолбенела. — Она умерла, когда я родился.
Боже мой, Олег не смог один нести свое горе и переложил часть его на плечи сына! Как это неумно и немилосердно.
— Давно ты об этом знаешь? — спросила я мальчика.
— С семи лет, а вы? — проницательно прищурился он.
— Со вчерашнего вечера. Мне твой папа рассказал.
— Вы на нее похожи. — тихо проговорил Илья, забирая у меня фотографию.
Конечно же! Олег тоже говорил мне об этом. Так вот откуда чувство, что я ее где-то видела. А ведь и правда, определенное сходство было.
Илья выдвинул ящик стола и бережно убрал туда фотографию. Меня очередной раз кольнуло чувство жалости, так несчастно выглядела его фигурка. Я подошла и приобняла мальчишку за плечи.
— Если хочешь, мы могли бы поговорить о ней. — тихо сказала я.
— Не знаю. Папа говорит, что не стоит часто тревожить умерших. Мы с ним на кладбище ходим только два раза в год — когда пасха и в день моего рождения.
Я было удивилась, но тут же вспомнила, что день смерти его мамы совпадает с днем его рождения. Бедный парень, сможет ли он когда-нибудь не думать о грустном в свой собственный праздник? Может быть да, ведь детская психика имеет способность не закреплять события, свидетелем которых ребенок не был, а легкая грусть в день рождения неизбежна, даже для самых безмятежных натур.
Понимая, что Илью пора отвлечь от грустных мыслей, я увела его на улицу и затеяла игру в бадминтон. В самом разгаре сражения на крыльце появились Наталья с Анной и направились к калитке, даже не взглянув в нашу сторону, что нас не очень-то расстроило, честно говоря. Я только отметила про себя, что уж слишком сестры неразлучны.
Через некоторое время выглянула Клавдия Васильевна и позвала Илью пить молоко. Я осталась одна и решила тоже выйти за калитку. Оказавшись на улице, я успела заметить, как вдалеке за поворотом скрылись Наталья с Анной. Но не я одна смотрела вслед сестрам — у своей калитки стоял Юнлен Семенович и тоже провожал их глазами. Оглянувшись, он увидел меня, но ничуть не смутился, как можно было ожидать, а наоборот направился в мою сторону. Я сделала несколько вежливых шагов навстречу и мы остановились возле забора.
— Наблюдал, как прогуливаются наши дамочки. — обезоруживающе сознался он.
— И часто вы так … наблюдаете? — спросила я, бросив выразительный взгляд на окно мансарды, которое было хорошо видно.
Но «юного следопыта» не так-то просто было смутить. Незамутненная вера в правильности любого своего поступка сквозила в чистом взгляде строителя коммунизма.
— Зря вы так, Танечка, ведь я не делаю ничего плохого. — тут же попытался он загрузить мою совесть.
— Тогда хотелось бы знать, что в этом хорошего. — парировала я.
— А это, как посмотреть. — хитро прищурился Юнлен Семенович.
— Через подзорную трубу, конечно. — продолжала я беззлобно доставать пенсионера.
— Зря вы так. — снова посетовал он, ничуть при этом не огорчившись. — Может от этого и польза какая-нибудь будет.
— Например? — удивилась я полному отсутствию чувства стыда у пожилого человека.
— А что вы скажете, если я сообщу вам, что наша дражайшая Анна частенько подглядывает в окна спальни Олега Константиновича и Наташеньки? Причем, когда они там вместе. Стоит то под одним, то под другим дубом и бесстыдно смотрит. Это как, хорошо? — запальчиво спросил сосед. — Наташенька, наверное, инстинктивно чувствует, что за ними наблюдают и все время подходит к окну. А когда сама Анна вечерами к ней в комнату приходит, то Наталья даже шторы задергивает. Она же не знает, что та, которая за ней следит, в этот момент находится с ней в комнате. Следить-то некому.
— Кроме вас. — не удержалась я.
— А мне через шторы ничего не видно. К тому же, я у себя дома — что хочу, то и делаю.
— А ведь и правда, Юнлен Семенович, мой дом — моя крепость.