— Я в детстве бронхит не долечил, – когда кашель стих, объяснил Юра и, потирая запястьем грудную клетку, ловко открутил крышку бутылки. Он сделал жадный глоток – кадык плавно подпрыгнул, а губы — плотнее сжались вокруг горлышка.
Тору неуверенно оглянулся. Несколько пар глаз, натыканных по периметру аудитории, смотрели на них с непониманием.
— Оно уже не первый год так, поэтому не смотри на меня, как на прокажённого, – посмеялся Юра, – хотя ты особо не брезгуешь. Японцы выглядят брезгливыми, кстати.
— Все японцы разные, – ответил Тору, бессовестно блуждая в своих мыслях. На самом деле, он был ужасно брезгливым.
— А как же тапочки для туалета? – спросил Юра, и Тору не понял, говорил ли он всерьёз.
— А что тапочки? Это только гигиена, – объяснил он, но замолчал, стоило преподавателю их одёрнуть. Слушать Юру, к собственному стыду, было гораздо приятнее.
Остаток пары они провели в почти полной тишине. Даже Юра, привыкший к шумным разговорам, с пониманием молчал. Все предыдущие переживания Тору растворились в воздухе и осели в злосчастных капельках пота.
Пока Юра молчал, Тору чувствовал, как его морозит от присутствия одногруппников, и, хотя никто не обращал друг на друга внимания, одна вероятность того, что чей-то взгляд был направлен на него, вызывала в теле покалывание. Тору хотелось сбросить с плеч чужие предрассудки и ожидания, навязчиво возвращающие его в стены Токийской школы, на долгие годы ставшие настоящей тюрьмой.
***
— Акияма-кун, скажи честно, ты псих? – Ойкава Юити, наглость которого никак не соотносилась с низким ростом, встал прямо перед лицом Тору, скрестив на груди руки.
— Нет, – коротко ответил Тору, не желая тратить время на то, что слышал уже множество раз.
— Ну а врёшь-то зачем? – удивился Юити. – Я же вижу. Только психи ведут себя, как ты.
Тору поднял взгляд на одноклассника, пожал плечами и перелистнул страницу книги. Вдруг он ощутил прилив вдохновения и, привыкший следовать поэтическому чутью, непредусмотрительно открыл блокнот. Юити звонко хлопнул по страницам жирной ладонью и гадко заулыбался. Пока Тору осознавал свою ошибку, Ойкава уже схватил блокнот и, размахивая им перед одноклассниками, отбежал в угол кабинета.
— Псих пишет! – радостно воскликнул он.
Тору поднялся с места и попытался выхватить у Юити стихи, но был откинут в сторону подоспевшей на шум толпой.
— Не читай! – крикнул Тору. Глаза защипало от подступающих слёз, и он до крови закусил губу, чтобы не расплакаться в центре класса. Этого позора Тору бы не пережил. Даже сейчас он хотел вспороть себе живот и совершить подвиг самурая, предпочитающего смерть унижению.
Юити читал написанные второпях, глупые и безнадёжные строки.
— Ойкава-кун, пожалуйста, – прошептал Тору, но просьба осталась неуслышанной.
Он чувствовал расползающийся по груди стыд, но, приняв безразличное выражение лица, стоял, не позволяя пролиться ни единой слезинке. На ладонях багровели полумесяцы впившихся в кожу ногтей, сердце клокотало и болезненно билось о рёбра, но Тору, насколько хватало сил, сохранял достоинство. Строки, которые он вынашивал внутри себя, посвящал памятным дням и событиям, пренебрежительно читались противным голосом Юити. Тору чувствовал, как по его душе топчутся грязными ботинками, уничтожая то, что он так долго взращивал. Он больше не пытался вернуть блокнот: все старания выглядели до смешного жалкими, ещё более ничтожными, чем бесталанное творчество, на которое он тратил так много времени, сил и надежд. Ни поэт, ни художник – из сердца на Тору смотрел унылый и хлипкий мешок костей с клоунским гримом.