—月がきれいですね.1
Ночь затихла – настала пора ложиться спать. А завтра обязательно наступит.
Шаг двадцать второй. Буду бороться, если ты пообещаешь не сдаться
Открыв глаза, Тору сразу схватился за телефон. От Юры не было сообщений, он так и не выходил на связь. Ночь выдалась холодной, а утро – ясным: покрасневшее небо отражалось на стенах тусклым свечением.
Тишина разливалась по комнатам, прерываемая редкими сигналами машин, визгом тормозов и скрипом резины. Матери уже не было дома – удивительно, что она не стала его будить.
Тору отписался старосте, наврав про болезнь. Может быть, он действительно был серьёзно болен. Уколовшись чувством вины, Тору вспомнил про выписанные врачом лекарства и поставленный диагноз. Почти не соврал.
Во второй раз принимать таблетки было уже не страшно. Тору справился с этим без лишних проблем и поехал в больницу.
Нормально расспросить врачей о состоянии Юры не получилось: они отвечали смазанно и вскользь, смотрели как на копошащуюся в навозной куче муху и по итогу ограничились, пускай ненадёжным и безразличным, но успокаивающим «Состояние стабилизировалось ночью и не вызывает опасений, в ближайшие время переведём в палату».
Тору знал, что выглядел как подросток, но не считал это поводом для грубости. Он видел, как вежливо и тактично обращались с более старшими посетителями и как выслуживались перед обладателями толстых кошельков, не брезгующих взятками. Обидно не было. Разве что за выбор прошлого, который легко мог привести его к такому же отношению к людям.
Когда Юру переведут в обычную палату, Тору, наконец, сможет увидеться с ним – именно эта мысль давала ему не сорваться и сохранить спокойствие среди болезненной несправедливости.
Наверное, как хороший друг, он должен был принести что-нибудь, что могло поднять Юре настроение и скрасить время, проводимое в унылых стенах среди угрюмых больных. Но разве улыбающийся больной – частое и хорошее явление? В больницах веселились либо отчаянные глупцы, либо отчаявшиеся и слишком умные. Понимающие и принимающие свою судьбу.
Юра не относился ни к первым, ни ко вторым, он просто был Юрой, никогда не теряющим внутренний свет. Подумав об этом, Тору улыбнулся. И всё-таки после случившегося с ним озарения всё ощущалось иначе.
***
Вечером, когда Юру перевели в простую палату, Тору вбежал к нему вперёд врачей. Он с восторженным благоговением смотрел на взлохмаченные светлые волосы, на сползшую с плеча больничную рубашку и блестящие глаза. На шее у Юры по-прежнему уютно висел небольшой золотой крестик.
Дождавшись момента, когда они останутся наедине, Юра заговорил, едва не заставив Тору вновь позорно расплакаться.
— Ты не принёс мне пиццу? – разочарованно выдохнул он – голос звучал сжато и хрипло, будто каждое слово давалось ему с большим трудом.
— Если бы я знал, – начал оправдываться Тору, но был остановлен влажной бледной ладонью.
— Я пока лежал, подумал, что нам нужно сходить на каток. Ты умеешь?
Тору вопросительно на него посмотрел. В фильмах люди, вышедшие из реанимации, говорили родственникам и друзьям о любви, делали предложение вторым половинкам и благодарили богов за подаренную жизнь. Юра же совершенно серьёзно заявлял, что хочет пойти на каток и «поскорее выбраться из этого ужасного места, потому что от пищащих над ухом приборов болит голова».
Тору рассмеялся, поняв, насколько абсурдной была сложившаяся ситуация.
— Если прокат со скидкой, то вообще замечательно, – добавил Юра, – по студенческим может сработать.
— Ты слишком болтлив для умирающего, – фыркнул Тору. Он чувствовал себя так же, как после экзамена, когда, вроде бы, радуешься, что всё прошло легко, но при этом на душе как-то паршиво от того, что зря волновался.
— Ну когда я был умирающим, я не болтал, – заметил Юра, – а сейчас-то чего?