Остальные молчат. Старикан возносит над нами голову и широкие плечи, скрещивает на груди мускулистые руки в потертом свитере, жует свою никотиновую жвачку и сердито смотрит на меня. Я встречаю его взгляд и поднимаю брови: слетать и разведать обстановку не помешает.
— Это истерия, и больше ничего. Вроде того, что у вас с Торбьёрном было. По-моему, вам лучше полетать над Баурдарбунгой, проверить котловины в Ватнайёкюдле. Вот что я думаю.
Он, как и я, прекрасно знает, что сейчас с Баурдарбунгой ничего не происходит, но дерзит, словно подросток, хотя ему уже вот-вот стукнет шестьдесят. У меня с ним бывали серьезные разговоры из-за его перепалок с коллегами-женщинами и опасного поведения в зоне извержений, и он всегда выкручивался, лишь однажды схлопотав замечание — когда попал на первые полосы зарубежных СМИ во время извержения на Холухрёйне. Тогда он вскочил на каменную плиту, плывшую по потоку раскаленной магмы, и стал позировать и усмехаться в объективы фотоаппаратов, точно адский серфер.
— Может, по-твоему, это и истерия, — отвечаю я, — но, сколько себя помню, геология основывается не на твоих взглядах, а на измерениях и научном наблюдении.
— Надо же снизить степень неопределенности, там же абсолютно ни фига не происходит. Как и в Гриндавике.
Я подхожу к нему, скрещиваю руки, смотрю ему прямо в глаза:
— Йоуи, ты у нас такой чувствительный! Наверно, Метеоцентру надо вырубить все свои сейсмографы, а вместо них подключить тебя.
Наши взгляды встречаются, коллеги наблюдают за нами и ждут, что произойдет. Потом он опускает глаза и ухмыляется, приглаживает седые волосы:
— Фру, вы очень бодры в этот ранний час.
— Ты, как и я, знаешь, насколько неточными бывают данные, когда толчки происходят в море; может быть, у нас тут под боком произойдет подводное извержение, а мы и не узнаем. Оттого, что мы туда слетаем, ведь не убудет? Но ты, конечно, лучше сам бы слетал, для верности.
Председатель правления Геологического института высовывается из своего кабинета и ждет, чем окончится этот небольшой поединок, и просит меня к себе на пару слов. У Элисабет Кобер волосы мышиного цвета, слегка растрепанные, на светло-розовом свитере спереди — кофейное пятно.
— Не дразни мальчиков, Анна, ты же знаешь, они тебя боятся, — говорит она, уставившись близорукими глазами на таблицу подземных толчков на сайте Метеоцентра, вертясь и ерзая на стуле. Все горизонтальные поверхности в ее кабинете завалены книгами, картами и документами, заставлены кофейными чашками, цветочными вазами и камешками: этот кавардак — прямое продолжение ее неупорядоченной и одаренной личности.
— Ты правда думаешь что-нибудь увидеть? Может, не стоит лететь? Там же сейчас такое творится — не припомню ничего подобного. Не надо вам туда.
— Там, скорее всего, ничего особенного нет, но взглянуть не помешает. Такое поведение необычно, и мы знаем, что на хребте всякое возможно, — отвечаю я, глядя по сторонам и морщась. — Вот честное слово, Эбба, не пора ли тебе прибраться? Как тут вообще хоть что-то отыскать?
— Ну не надо! У меня четкая система, я знаю, что где лежит. С хребтом же в любой момент способно начаться, да и на Рейкьянесе, на полуострове, тоже, если на то пошло.
— Спокойно. Не будем торопить события. Для начала слетаем туда. А там видно будет.
Она кивает:
— С тобой полетит малыш Эйрик да из прессы кто-нибудь присоседится. Как обычно, «РУВ»[2], им съемка с воздуха нужна, затем Второй канал и «Моргюнбладид»[3], с ними еще какой-то фотограф, не знаю кто, имя у него иностранное.