И я бы не отказался попробовать его на вкус.
Сняв шорты, я чуть не написал ей смс. Казалось, ей нужна была спасительная разрядка, когда ее стервозная мамаша дышит ей в затылок. То, как она стояла передо мной, такая тихая, но такая чертовски яростная — я был тверд, и даже приход ее мамы не мог разбавить силу желания, бурлящего в моих венах. Люди кричали и вопили мне в лицо, угрожали мне, били меня, и все это меркло перед тем, как решительно держалась Тея.
Она боится меня не из-за репутации. Мы должны что-то с этим сделать, не так ли? Она понятия не имеет, с кем связалась.
Меня интересует тихая мышка Тея, и я хочу знать, что еще скрывается за занудой-хорошей девочкой.
Я виню мысли о Тее, когда захожу на кухню, чтобы перекусить, за то, что они отвлекли меня от осознания происходящего.
Мама и Дэмиен смотрят вверх, когда я останавливаюсь перед холодильником. У него через плечо перекинуто полотенце для посуды, на губах намек на улыбку, рукава рубашки закатаны, когда он нарезает овощи на острове. Мама прислонилась к стойке рядом с ним, бокал белого вина поднят к ее губам. Ее щеки окрашены в розовый цвет, как они краснеют, когда она смеется.
Это так по домашнему, и у меня сводит живот, как только я смотрю на них.
— Привет, сынок, — приветствует Дэмиен.
У меня побелели костяшки пальцев, когда я сжал руки в кулаки. Сын. Нет. Абсолютно нет. Он не имеет права после того, за чем я их застал, после побоев, которые я ему за это устроил.
Я хмыкнул в ответ, бросая на него взгляд, хотя он всегда пытается, а я не даю ему ни дюйма. Я нахожусь на судебном обучении по управлению гневом, потому что ему пришлось трахать мою маму на нашей кухне.
Миссис Кеннеди тоже виновата. Именно она вызвала полицию как неравнодушный гражданин, следящий за порядком в районе. Единственное, в чем мы с мамой согласны, так это в том, что миссис Кеннеди занимает место в обоих наших списках дерьма. Без нее меня бы не арестовали, а мама не дала бы взятку всем, кто имел к этому отношение, чтобы меня отправили на лечение, а не в колонию.
Слабый шрам в уголке глаза Дэмиена посылает тошнотворный всплеск удовольствия в мой желудок. Я ударил так сильно, что сломала ему надбровную кость. Бешеные крики мамы все еще звучат в моих ушах.
— Как дела в школе? — спрашивает мама, засовывая в рот помидор черри.
Смех, который я издаю, неровный и громкий.
— Давай не будем притворяться, что ты когда-нибудь была мамой года. Хорошо? Хорошо. — Я машу рукой им обоим. — Возвращайся к игре в дом со всеми, кто не является частью этой неблагополучной семьи.
Мама вздыхает.
Может, мне было бы не все равно, если бы она когда-нибудь вела себя как приличный родитель.
Эта любовно— любовная сцена может идти к черту. У меня нет намерения задерживаться рядом с ними, я чертовски хочу сбежать в свою комнату.
— Коннор. — Резкий тон мамы останавливает меня на моем пути. Задыхаясь, я наполовину поворачиваюсь к ней. Она жестом показывает на папку из манилы, лежащую на краю острова и ждущую света от висящих над ней подвесных светильников. — Просмотри это. Я давно хотела поговорить с тобой об этом деле. Очень важно, чтобы мы обсудили его до начала благотворительной кампании в пользу детской больницы.
Мой желудок подергивается тревожной рябью. У нее голос политика, фальшивая слащавость, под которой скрывается змея, поджидающая в траве, чтобы укусить вас за лодыжку. Не сводя глаз с мамы и Дэмиена, я беру папку и открываю ее, думая, что сейчас мне в лицо бросят какое-нибудь обвинение. Я ожидал этого, учитывая синяк на лице и все еще заживающие костяшки пальцев.