Меня бьёт крупная дрожь, а глаза вновь наполняются слезами. Забираюсь под одеяло, сворачиваюсь клубочком, но всё никак не могу согреться. Острые льдинки впиваются в кожу, но она почему-то не превращается в ледяной кокон, а напротив — огнём горит. Понимаю, что заболела. И дышать постепенно становится всё труднее. Внутри грудной клетки будто что-то простреливает.
К моменту возвращения Михаила сил уже совершенно не остаётся. Даже руку поднять не получается. Кажется, что она неимоверной тяжестью налита. Что я сама превратилась в нечто тяжёлое, пригвождённое к кровати. Встревоженное лицо мужчины начинает расплываться перед глазами. Я какое-то время ещё пытаюсь проморгаться, но быстро сдаюсь. Сил нет даже на это.
И постепенно совсем уплываю в липкую темноту. Мне то жарко, то холодно. Я пытаюсь скинуть с себя неприятные путы, но не выходит. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем снова открываю глаза и осмысленно смотрю на Михаила. Сейчас его лицо вижу чётко и знобит меня уже меньше.
— Привет, — улыбается. — Ты как? Что-нибудь болит?
Внимательно прислушиваюсь к себе и отрицательно качаю головой. На удивление это действие даётся мне довольно легко.
— Это хорошо. Но сейчас нам предстоит серьёзный разговор.
И после этого Михаил рассказывает мне о заболевании, о том, что приходил врач и назначил лекарства, и о том, что теперь ему придётся быть моим медбратом, чтобы меня не госпитализировали. А я должна слушаться и не сопротивляться лечению.
Рассказ Михаила приводит меня в ужас. Мало того, что я понимаю, как проходил осмотр, так и ещё и осознание греховности происходящего приходит.
Остервенело мотаю головой, показывая, что не разрешу к себе притрагиваться. Никаких иголок, воткнутых в своё тело, не потерплю.
— Маша, это необходимо. Я же объясняю, что если ты откажешься, то тебя госпитализируют, привяжут к кровати и точно не спросят согласия и уговаривать не будут. Я не хочу заставлять тебя силой. Для меня самого это стресс. Я никогда уколов не делал и боюсь тебе боль причинить. А если ещё и насильно это делать придётся, то совсем нехорошо выходит. Ты подумай. И таблетки врач прописал. Не заставляй меня их силком тебе в горло запихивать.
Задыхаюсь от страха, возмущения и стыда, вцепляясь в одеяло, которое натянула до самого подбородка.
— Сейчас, — говорит Михаил и уходит. А возвращается с блокнотом и ручкой. — Ты хочешь мне что-то сказать?
Хватаю бумагу и вывожу дрожащими руками:
«Грех!»
— Не грех это, — вздыхает Михаил.
«От нечистого!» — вывожу и смотрю яростно на мужчину.
— И что мне с тобой делать? Я не хочу, чтобы тебе ещё хуже было. У меня ответственность за тебя. Если ты не согласишься на лечение, то придётся отправить тебя в больницу. Маш!
Мотаю головой и закрываюсь одеялом полностью, отворачиваясь к стене. Слышу тяжёлый вздох Михаила и его шаги. Он покинул комнату. И только я немного расслабилась, как он вернулся с тарелкой супа.
— Тебе поесть надо. Молитву над едой я прочёл. Садись и бери ложку.
Смотрю на суп, принюхиваюсь и отодвигаю тарелку.
— Что опять не так? — вздыхает Михаил.
«Пост!» — пишу на листке.
— В жопу! — срывается он, заставляя меня вздрогнуть и попытаться отползти подальше. — Ещё мне этого только не хватало! Ты заболела и тебе необходимо нормально питаться, а не травой этой. В бульоне есть природный антибиотик. Считай это народным средством лечения. Так что, бери ложку в руки и вперёд!
Упрямо сжимаю губы и мотаю головой.
— Ладно, придётся по плохому.
Михаил ставит тарелку на тумбочку, а потом садится рядом со мной на кровать и одним чётким, быстрым движением пересаживает меня на свои колени. Пытаюсь вырваться, но куда там! Он скручивает меня по рукам и ногам, плотно заматывая в одеяло, как маленькую.
— А теперь рот открывай, если не хочешь, чтобы я ещё и клизмы тебе делал.
У меня глаза на лоб лезут.
— А как ты думала? — усмехается этот огромный бородач, подсаживаясь ближе к столу. — Открывай рот.
Я только плотнее губы сжимаю. Он же несерьёзно по поводу клизмы? Человека нельзя так накормить! Или он просто поиздеваться надо мной хочет?