— Пэтти! — Зову я, но ответа нет.
Я нахожу горничную поздней ночной смены в коридоре, вытирающую пыль с вазы.
— Пэтти, ты взяла мою одежду? — Требую я, и она смотрит на меня пустым взглядом.
— Нет, мисс, пока нет, — извиняющимся тоном говорит она. — Я сейчас отнесу её в прачечную и постираю.
— Но я… — Я хмурю брови, плотнее обматываю полотенце вокруг груди, мои волосы теперь падают на спину мокрыми прядями. — Неважно. Извините.
Я возвращаюсь в свою ванную, чтобы высушить волосы феном и накрутить их на бигуди на ночь. Возвращаясь в свою спальню, я замечаю, что балконные двери открыты, белые шелковые занавески развеваются на ветру. Как странно. Я никогда не держу их открытыми. Побеленные французские двери всегда дребезжат, если я их открываю.
Я закрываю двери и выбираю новый комплект пижамы и нижнего белья, стараясь не беспокоиться о том, что мой разум играет со мной злую шутку. Когда моя голова касается атласной подушки, я снова думаю о близнецах, надеясь, что они приснятся мне этой ночью. Кошмары, которые мучили меня в детстве, кажется, исчезли… Но память о моих ночных кошмарах все еще там, пугающая, темная и такая же тревожная, как всегда.
15 лет назад
У маленьких девочек развиваются опасные увлечения. И с того момента, как я впервые увидела Кейда Миллера, он стал моей новой навязчивой идеей. Я могла отличить близнецов друг от друга с первого раза, когда увидела их. Кейда с его темным, пристальным взглядом, который говорил об интеллекте за пределами его десятилетнего возраста, и Паркера — глупого, милого Паркер, который свернул бы горы, чтобы дать мне то, что я хотела.
Наши родители познакомили нас. Любая другая пара братьев избегала бы меня, но не Кейд и Паркер. Нет, они взяли меня за руки, и повели играть, пока грузчики распаковывали мои и мамины вещи в новом доме.
Близнецы отвели меня на задний двор. У дома, в котором мы должны были жить, был большой задний двор, а у мальчиков был домик на дереве на большом дубе у забора. Они помогли мне взобраться по шаткой стремянке, ведущей в их убежище. Когда я вошла в их обитель, меня охватило особое чувство. Теперь я была в их священном месте и хотела проявить уважение. Я хотела, чтобы я им понравилась. Потребность угодить им, быть их другом приводила меня в отчаяние.
Они показали мне свои вещи. Потрепанные погодой комиксы, которые были в пятнах от дождя, который падал через трещины в крыше домика на дереве. Кости, которые они нашли, зарытыми на заднем дворе. Крошечные, красивые, хрупкие белые кости, начисто вылизанные землей и погодой. Я была так же загипнотизирована их имуществом, как и они сами. Они были очаровательны. Разные. Но очень красивые.
Я восхищалась тем, что они мне показывали, и говорила правильные вещи, чтобы понравиться им. Паркер с самого начала, восхищался мной, пытаясь произвести на меня впечатление. Но Кейд был крепким орешком. В основном он молчал, размышляя, прежде чем заговорить вслух. Паркер был его яркой противоположностью. Они были инь и ян, солнце и луна, противоположности, которые дополняли друг друга самым опьяняющим образом.
Мне потребовался час, чтобы чувствовать себя комфортно рядом с ними. Всего один час, пока Паркер не отвел Кейда в сторону и не попросил его показать мне кое-что. Кейд не хотел. Я густо покраснела, когда близнецы спорили о том, достаточно ли я заслуживаю доверия. Я засунула свои маленькие пальчики в карманы своего розового платья, прикусив нижнюю губу. Мои глаза встретились с глазами Кейда. Я могла сказать, что я ему не нравилась, но он был милым ради своего брата. Мне хотелось плакать, но я сдержала слезы и вместо этого выдавила робкую улыбку.
Кейд застонал, возвращая свое внимание к брату. Наконец, они, казалось, пришли к какому-то согласию, и Паркер с гордостью принес деревянную шкатулку с замысловатой резьбой.
— Она прекрасна, — выдохнула я, когда мои пальцы скользнули по ней.
— Это старая шкатулка для драгоценностей нашей матери, — объяснил Паркер.
— Что в ней? — Спросила я.
Паркер усмехнулся, прежде чем поднять крышку. Внутри коробки лежала деревянная табличка. К ней была приколота белая бабочка, удерживаемая булавками. Насекомое все еще было живое, но еле-еле. Она трогательно захлопала крыльями. Она умирала, и умирала ужасным образом, отчего меня затошнило и желудок скрутило в болезненный узел.