Мама пошла за своим драгоценным сиромуку, свадебным кимоно, пока мы с Кендзи рассматриваем ее свадебные фотографии. Она беспокоится из-за моего подавленного настроения после вчерашнего неудавшегося знакомства с Хаджиме и старается меня взбодрить.
А я надеюсь переубедить ее в ее решении.
Одна фотография привлекает мое внимание, и я подношу ее поближе к глазам, чтобы рассмотреть. Окаасан в тот день сменила три костюма: розовый наряд для встречи, ярко-красный для их отъезда и самый сложный — многослойное, белоснежное сиромуку для самой свадебной церемонии. На портрете, который я держу в руках, она изображена как раз в нем. Фотография постепенно теряет свою четкость, но даже это не скрывает счастья, которым лучится окаасан.
— Какая красивая, — я показываю фотографию Кендзи. — И отец тут такой красивый.
Отец редко улыбается, но когда это случается, все выражение его лица меняется с властности на спокойствие и удовлетворенность, как у кота, который ложится кверху пушистым животом. И это свое лицо он показывает только окаасан. Только этот снимок запечатлел его для нас.
Кендзи двигается ко мне поближе и тянет снимок к себе.
— Как я, — говорит он и улыбается от уха до уха. — А ты как хаха, — говорит он, используя детское обращение вместо слова «мама». Его взгляд перескакивает от меня к фотографии.
Прищурившись, чтобы рассмотреть мамино лицо, я улыбаюсь. С фотографии на меня смотрит мое собственное лицо: у нас одинаковые узкие, четко очерченные скулы и высокие переносицы.
— Какие же они молодые, прямо еще дети!
— У тебя скоро тоже будут дети, — Кендзи с отвращением морщится.
Я передразниваю его, затем изображаю интерес к следующей фотографии. У меня нет желания обсуждать с младшим братом такие интимные темы, но теперь я не могу думать ни о чем другом, кроме этого. Украденный поцелуй, который имел продолжение, и как это вылилось в предложение Хаджиме. Я тихо улыбаюсь, вспоминая свое удивление.
— Ты хочешь на мне жениться? — спрашиваю я его с широко распахнутыми глазами.
— Больше всего на свете, — Хаджиме так крепко прижал меня к себе, что наши сердца стали биться как одно.
— А где мы будем жить? — я ощущаю покой и счастье в его руках. Хоть бьющая ключом энергия юного американца и дарила моим мечтам новые цвета и насыщала жизнью, мои японские традиции крепко 60 привязывали меня к дому. Я уткнулась носом в его подбородок, растеряв часть восторга из-за прохладного дуновения разума. — Хаджиме, я никогда не смогу отсюда уехать.
— Ну что же, — он поцеловал меня в висок, затем слегка отстранился, чтобы провести пальцами по моим волосам. — Тогда почему бы нам не остаться здесь?
— Остаться? — я тут же задрала подбородок. — А как же твоя семья?
Он пожал плечами.
— Я по ним ужасно скучаю. Нет, серьезно, я уже очень соскучился. А мама? Да, это ее точно убьет... — он склонил голову и покачал ею. — И я скучаю по субботним матчам по бейсболу с ребятами и воскресным обедам с семьей. По этой жизни я точно буду скучать, потому что это была хорошая жизнь. И да, я бы мог вернуться в нее. Но все оставшееся время, до глубокой старости, я бы задавался вопросом, а что было бы, если бы я решился все изменить? Потому что... — и он коснулся костяшками пальцев моей щеки. — Понимаешь, Сверчок? Я готов отказаться от всего привычного в моем мире, от моего дома, потому что ты теперь мой дом. И если в моей жизни не будет тебя, то это будет не жизнь.
Я поцеловала его. Он просил моей руки, но я отдала ему еще и сердце.
— Смотри! — Кендзи размахивает фотографией прямо перед моим лицом, стараясь отвлечь меня от воспоминаний. — Я тоже хочу пойти в армию! Тогда я смогу убивать злых гайдзинов — его детское милое личико исказилось злой гримасой.
— Что? Не говори так... — я бросаю взгляд на изображение на фотографии, и внутри у меня все обрывается. Отец в военной форме. Кендзи не знает, что Хаджиме американец, и не слышал, что произошло во время вчерашнего знакомства, потому что его не было дома. — Злые не гайдзины, все зло в войне, Кендзи.
— И это необходимое зло, — низкий голос отца пугает нас обоих, пока его прищуренные глаза осматривают разбросанные по полу фотографии.
Как давно он тут стоит?
Двумя пальцами он велит Кендзи передать ему фотографию, которую тот держит в руках. Взглянув на нее, он проворчал что-то и нахмурился. Он знал, что такое война, и сталкивался с ней не единожды. «Слишком часто», как говорила окаасан всякий раз, когда об этом заходила речь.
Я решаю положиться на веру в меня Хаджиме и отваживаюсь заговорить.